О боксерах говорят, что, чем больше их вес, тем сильнее они ударяются при падении. В нашей практике часто случается так: чем труднее кажется человек, тем легче следователю разоблачить его. Внешняя оболочка человека, кажущегося сильным, часто оказывается более хрупкой, чем мягкая податливость человека, кажущегося слабым. Поэтому я и решил заняться мосье Мажи. Я приказал перевести его из нашей школы в военное учреждение с более жестким режимом, которое находилось в Челси. Там его допрашивали снова и снова. Ему все время напоминали о той участи, которая постигла шпионов, пойманных в военное время. Но ни один мускул не дрогнул на его изуродованном шрамами лице. Изо дня в день он повторял, что всегда говорил только правду. «Что я могу поделать, если мне никто не верит?» — говорил Мажи. Он даже утверждал, что мы слишком придирчивы. Что же касается того факта, что показания друзей несколько отличались одно от другого, то это он объяснял так. Его друзья — набитые дураки. И это очень легко заметить. Горя желанием помочь выяснению некоторых обстоятельств, они стали выдумывать то, чего не было на самом деле. И таких глупцов не так уж трудно заманить в ловушку. Он уверял меня, что теперь, когда его друзья имели время подумать, их надо допросить еще раз. Мажи не сомневался, что их мысли просветлели.
Решив сделать так, как говорил Мажи, я снова лично допросил его друзей. Они до мельчайших подробностей подтвердили показания Мажи и отказались от своих прежних слов. И «ребенок» и его друг уверяли меня, что с дороги они были очень уставшими и сильно нервничали. Теперь же они имели время все вспомнить и понять, что Мажи говорил правду. Берег, конечно, был скалистый, а лодка красной, и на ней, безусловно, никогда не было ни паруса, ни мотора.
Итак, последний допрос окончательно убедил меня в том, что и «ребенок» и его друг смертельно боялись Мажи. Они решили соглашаться с его фантастическими бреднями, даже если это грозило бы им тюрьмой. В то же время я убедился, что эти два человека не были шпионами. За время своей тридцатилетней работы в контрразведке я видел самых различных шпионов, но эти двое не напоминали мне ни одного из них. Немцы вряд ли могли ошибиться: в этой области они профессионалы. С какой стати станут они в такое напряженное время забрасывать двух жалких агентов в страну, в которую они предполагали вторгнуться? Первое, что делают профессиональные шпионы, это согласовывают детали их легенды и затем строго придерживаются ее. Мажи, по всей вероятности, — профессиональный шпион, но его компаньоны — я готов поставить на карту свою репутацию — нечто иное. Но как могло случиться, что три человека, которые не знают английского языка, составили одну компанию? И для какой цели?
Время шло, а высшие власти нетерпеливо ждали результатов. Я испробовал все известные методы, но все они потерпели неудачу. Мажи был главарем этой злополучной шайки, я не сомневался в этом и чувствовал, что поступил правильно, сосредоточив все свой усилия именно на нем. Канарейка была уже в моих руках, но как заставить ее петь?
Вдруг меня осенила интересная мысль. Это был единственный способ заставить Мажи говорить. Он исключал пытки, что я считаю отвратительным и никогда не применяю. Но мне нужна была помощь офицеров. Представитель управления военной разведки в нашей школе ухватился за мою мысль. Своим энтузиазмом он заразил многих офицеров и даже начальника школы, который, правда, очень неохотно, но все же дал свое согласие на проведение этого оригинального плана в жизнь.
Прежде всего надо было перевести Мажи в темную одиночную камеру. Там он провел одни сутки. На следующий день его под конвоем привели в большую комнату, в центре которой стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. За ним сидели офицеры школы в парадной форме. Перед каждым из них лежал пистолет. Я как председатель «военного трибунала» сидел в центре.
Все это должно было сильно подействовать на человека, который в течение двадцати четырех часов оставался наедине со своими мыслями. Мажи стоял перед столом между двумя часовыми, державшими наперевес винтовки с примкнутыми штыками. Один или два раза он на несколько мгновений закрыл глаза. Минуту или две в комнате стояла мертвая тишина — за это время он наверняка прочувствовал всю торжественность происходящего. Его дерзкой самоуверенности как не бывало.
— Подсудимый, — обратился я к нему по-французски, — вы знаете, где вы провели последние двадцать четыре часа?
— Да, сэр. В темной камере.
— Вы знаете, что это за камера?
— Н-нет, сэр.
Последний вопрос озадачил и взволновал его.
— Это камера обреченных. Люди, которые попадают в нее, обречены на смерть.
Я сделал паузу. В комнате было так тихо, что слышалось дыхание подсудимого. Оно заметно участилось.
— Подсудимый, — продолжал я, — вы были арестованы в Лондоне, и вам неоднократно предлагали сказать военным властям всю правду. Вы упрямо продолжаете рассказывать всякие небылицы — об этом говорят показания ваших же товарищей. Несмотря на улики, которые явно против вас, вы продолжаете настаивать на правдивости своих показаний. И объяснить это можно только так: вы шпион. В военное время за подобные преступления выносят смертный приговор.
— Итак, вы находитесь сейчас на заседании военного трибунала. Решение может быть только одно — вас признают виновным. А в таких случаях выносят только один приговор — «смертная казнь через повешение». Вы бесстыдно лгали до последнего дня, но мы все-таки решили дать вам последний шанс спасти свою жизнь.
Я достал из кармана часы и положил их перед собой.
— Вам дается две минуты. За это время вы должны решить, скажете ли вы нам правду или отправитесь на виселицу. Советую вам хорошенько подумать. Больше такой возможности вам не представится.
В комнате не было слышно ни единого звука, кроме мерного тиканья часов. Секунды одна за другой приближали Мажи к роковому концу. Устремив свой взгляд в пол, он дышал очень тихо, словно преднамеренно сдерживал дыхание. В окна с улицы врывались нетерпеливые гудки машин, напоминая о том, что шумная трудовая жизнь Лондона идет своим чередом. Секундная стрелка сделала один оборот. Мажи, опустив голову, стоял на том же месте. Ничто не говорило о том, что он перестал владеть собой. Один из часовых переступил с ноги на ногу, и в абсолютной тишине этот звук прозвучал как пистолетный выстрел.
Две минуты истекли. Я положил часы в карман и внимательно посмотрел на Мажи.
— Подсудимый, вы хотите что-нибудь сказать?
Он посмотрел мне прямо в глаза.
— Ничего.
— Это ваше последнее слово.
Я стал медленно подыматься со стула.
— Вы сами виноваты в своей смерти. Сейчас я объявлю приговор.
Покрыв голову черным шелком, я произнес слова, которые в английском суде слышит каждый приговоренный к смерти:
— Суд постановил, что отсюда вас отправят в тюрьму и оттуда — на место казни; вы приговорены к смертной казни через повешение; ваше тело будет погребено на кладбище тюрьмы, где вы будете находиться перед казнью... да простит господь грехи ваши.
Я сел и стал внимательно смотреть на подсудимого. Несколько секунд я ждал, что Мажи сдастся, но он не шевельнулся и продолжал смотреть в пол. Я кивнул часовым, чтобы они увели его. В этот момент у меня в голове мелькнула мысль: а вдруг Мажи догадался, что весь этот спектакль был разыгран для него. Едва за ним закрылась дверь, как в комнате послышались вздохи облегчения. Офицеры зашевелились, и напряжение ослабло.
Но все чувствовали себя неловко. Взгляды всех находящихся в комнате были устремлены на меня. Наконец начальник школы, прокашлявшись, пробормотал то, о чем думали все.
— Что же нам теперь делать?
Краска смущения залила мое лицо. Оригинальный план провалился с треском. Ничего не испугавшись, подсудимый в недоумении только пожал плечами. Хорошо еще, что он не засмеялся, это было единственным утешением. Все мы остались в дураках и в первую очередь я — выдумщик этой глупой идеи. Собравшись с мыслями, я ответил:
— Джентльмены, давайте подождем еще минуту, две. Может быть, заключенный одумается и...
Мой голос стал падать, и я стал чувствовать скептические улыбки.
В это время кто-то постучал в дверь. Через минуту она раскрылась, и мы увидели часового, который конвоировал Мажи.