Я послал за этим разговорчивым человеком и Дронкерсом, а когда они вошли в мой кабинет, извинился и под каким-то предлогом вышел. В комнате рядом с моим кабинетом можно было слышать все, что там говорилось, — в одном из плафонов люстры находился микрофон Дронкерс отвечал на многословные речи своего компаньона по бегству односложно и ворчливо. В их разговоре не проскользнуло ни одного сколько-нибудь подозрительного слова. Целых десять минут вслушивался я в их беседу, но понял, что ничего интересного не услышу,, и вернулся к себе. Отпустив малайского голландца, я продолжал допрос Дронкерса, но опять безуспешно. На любой вопрос он отвечал по-прежнему: «Я сказал вам правду, сэр».
Итак, дневные допросы Дронкерса и ночные бдения над его вещами не дали пока никаких результатов. Очередь дошла до его газет и карт, и я долгие часы проводил у яркой настольной лампы, сосредоточенно изучая каждый квадратный сантиметр бумаги, терпеливо и старательно рассматривая обе стороны под микроскопом и подвергая их химической обработке. Бывали минуты, когда за очередной сигаретой и чашкой кофе мне начинало казаться, что время и энергию я трачу понапрасну. Может быть, чрезмерная бдительность сбила меня с толку? Ведь если Дронкерс невиновен, я ищу в стоге сена иголку, которой там нет. Может быть, я, всегда предупреждавший своих младших коллег против предвзятого мнения и слепого подчинения интуиции, сам совершил эту ошибку?
Утром Дронкерса опять привели ко мне, и он снова услышал, что он шпион и предатель, и в который раз прозвучал ответ, неизменно раздававшийся у меня в ушах, когда я вспоминал о Дронкерсе:
— Я сказал вам правду, сэр.
— Послушайте, Дронкерс, вы твердо стоите на своем, и ваше упорство делает вам честь. Но не считаете же вы, что ваше упрямство спасет вас? Разве вы не понимаете, что живым вы отсюда не выйдете. Вы шпион, мне это известно. И скорее вам надоест давать тот же ответ, чем мне — допрашивать вас. Рано или поздно вам придется сдаться. Так зачем же затягивать собственную агонию? Почему вы не сознаетесь, что вы шпион, и не положите конец допросам?
Я замолчал. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь чьими-то шагами в коридоре и отдаленным уличным гулом. Дронкерс медленно поднялся и пристально посмотрел на меня, затем поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. Я почувствовал, что все во мне напряглось. Неужели наступил долгожданный миг признания?
— Сэр, — торжественно произнес Дронкерс, — клянусь господом богом, клянусь памятью покойного отца, вкушающего ныне райское блаженство, что я верен своей стране и своей королеве. Я не шпион.
Я разочарованно откинулся на спинку кресла, но ничего не сказал. А Дронкерс сел и залился слезами. Пожалуй, целых четверть часа плечи у него вздрагивали от рыданий. Я сидел и смотрел на него, пока он не пришел в себя.
— Все равно, Дронкерс, вы шпион, и я докажу это.
IVНа двенадцатый вечер я занялся последней принадлежностью Дронкерса — объемистым голландско-английским словарем Крамера. Обложка и чистые листы в начале и конце книги были в пятнах от соленой морской воды. Где-то на этих смятых страницах прячется ключ от дела Дронкерса — или я почти две недели убил на то, чтобы опорочить невиновного человека. Он передо мной, этот словарь, а рядом большая пепельница, доверху наполненная окурками. Была страшная ночь. Ревели сирены, возвещая о воздушном налете, раздавался лай зенитных орудий, а потом свист и вой падающих бомб. Затягиваясь сигаретой и прихлебывая горький черный кофе, я отделил от книги обложку и внимательно осмотрел ее, но не нашел никаких улик. Осталось одно — изучать под микроскопом каждое слово набранного мелким шрифтом объемистого словаря.
Началась тяжелая работа. Несколько часов, не отрываясь, перелистывал я страницу за страницей. Наконец решил немного отдохнуть и, выключив свет, закрыл уставшие глаза. Затем встал и поднял тяжелые шторы. На небе пламенел отсвет пожаров и близкого рассвета. Тяжело ступая, прошел пожарник со шлемом в руке. Чувствовалось, что он смертельно устал. Его разгоряченное лицо было покрыто пеплом и пылью. Я залпом выпил стакан холодной воды и вернулся к словарю.
Страница следовала за страницей, но никаких улик не было. Я перелистал уже больше половины книги. С каждой просмотренной под микроскопом страницей уменьшались шансы доказать виновность Дронкерса.
Но вот пошла четыреста тридцать вторая страница. И тут я с облегчением вздохнул. Я нашел то, что искал, — еле заметный булавочный накол под заглавной буквой «F». Наконец-то раскрывается метод Дронкерса. Я не сомневался, что найду роковые булавочные наколы и под другими заглавными буквами на остальных страницах словаря. Так и есть! Каждую букву я записывал. К счастью, наколы располагались в правильной последовательности, иначе пришлось бы потратить много времени, чтобы расположить буквы в нужном порядке. Наконец все наколотые буквы записаны на листке бумаги. Они составляли две фамилии и два адреса, по которым Дронкерс должен был посылать добытые им разведывательные данные. Первый был в Стокгольме: Froeken Annette Yschale, Grevmagnigatan, 13-V. Другой в Лиссабоне: Fernando Laurero, Rua Sousa Martin.
Тринадцатидневная работа завершена. Теперь можно и поспать. Утром я приехал в школу и немедленно послал за Дронкерсом. Когда он вошел в комнату, мне впервые бросилось в глаза, что он очень немолод и согнут под тяжестью лет. Дронкерс тяжело опустился в кресло и равнодушно посмотрел на меня. Видимо, он тоже устал от ежедневных допросов. Он еще не знал, что этот будет последним.
Я вынул из кармана лист бумаги, на котором были написаны фамилии и адреса двух иностранных конспиративных «почтовых ящиков» Дронкерса, расправил его и положил на стол.
— Дронкерс, — сказал я, — спрашиваю в сотый раз: вы признаете, что вы шпион?
Тотчас раздался знакомый ответ, словно я нажал нужную кнопку автомата:
— Я сказал вам правду, сэр.
Тогда я повернул лист бумаги и подвинул его к Дронкерсу. В тихой комнате мой голос упал до шепота:
— Дронкерс, вы родились голландцем, но будете повешены как предатель. Прочитайте эти две строки. Теперь вы признаетесь, что вы шпион?
Это был конец. Дронкерс понял, что игра проиграна. Сопротивляться больше не имело смысла. Он во всем признался. Да, он шпион, он действительно был послан сюда герром Штраухом — одной из зловещих фигур немецкой разведки, который часто посещал кафе «Атланта» в Роттердаме. Ганс, конечно, был связан с немцами. Другие пассажиры были невиновны — их взяли на борт судна, чтобы рассказ Дронкерса выглядел как можно правдивее.
Стенографистка записывала беспорядочный рассказ Дронкерса. После нескольких дополнительных вопросов выяснились все подробности. Вскоре признание Дронкерса было напечатано и подписано им. С профессиональной точки зрения я был удовлетворен, с чисто человеческой — мне было интересно, что же толкнуло к предательству этого мелкого чиновника, по взглядам своим заурядного мелкого буржуа.
— Скажите, Дронкерс, что заставило вас встать на этот путь? Что вынудило вас, честного человека, докатиться до такого страшного преступления?
Вид у Дронкерса был жалкий. Куда только девалось его упорство! Медленно, невнятно рассказывал он о себе, и в душу мне невольно закрадывалась жалость. У этого изможденного человека, преждевременно постаревшего от суровой жизни, была одна цель, отнюдь не эгоистическая, скорее даже благородная. Он обожал свою жену и ради нее действительно занялся торговлей на черном рынке, но ему не везло. Сам он еще мог бы перенести бедность и голод, но он не мог видеть, как страдает жена. И вот, последний выход из положения он увидел в шпионаже и добровольно вызвался помогать немцам. Они обещали платить его жене что-то около пятнадцати фунтов стерлингов в месяц, а по возвращении обеспечить работой его самого.
Ему должны были платить двести фунтов в год — если он вернется. Из Англии он должен был возвращаться сам, не дожидаясь от немцев никакой помощи. Немцам эти условия были, разумеется, выгодны.