— Господин Кох, я все, конечно, передам своему начальнику. Но эти вопросы, как вы сами понимаете, решаются не здесь, а в Варшаве.
— Да, я понимаю, в Варшаве. И в Москве, конечно, — уже совершенно спокойно проговорил Кох. — Я жду…
— И все-таки, господин Кох, скажите, что же это за укрытия такие, в которых спрятаны ценности в Кёнигсберге?
— Я уже не раз говорил об этом. Это — подземные бункеры, над которыми были взорваны дома. Хорошие, герметичные бункеры, настоящая германская строительная технология! Ни вам, ни русским таких никогда не построить!
— Что, специально построенные для того, чтобы хранить в них…
— Да нет же! Строились они не для этого. Но, когда стало ясно, что русские вот-вот войдут в город, было решено использовать эти бункеры. Этим занимались люди из СД[13]. Они…
— Какие люди? Вы помните фамилии? — Урбан, не замечая этого, даже перебил Коха, едва сдерживая волнение.
Но тот, как будто натолкнувшись на какое-то препятствие, будто опомнившись и почувствовав настроение собеседника, вдруг замолк. Так они сидели друг против друга — капитан Урбан, с замиранием сердца ждущий ответа на свои вопросы, и заключенный камеры номер двадцать в тюрьме города Барчево Ольштынского воеводства. Один, еще надеявшийся, что военный преступник Кох все-таки откроет завесу над тайной исчезновения Янтарной комнаты, и другой, уставший от бессмысленного для него разговора и все более и более теряющий надежду на освобождение.
Первым паузу нарушил Эрих Кох, так как Урбан, наверное, не решился бы это сделать, потому что еще рассчитывал на откровения бывшего гаулейтера. Кох же тяжело вздохнул и, посмотрев долгим немигающим взглядом на капитана, сказал:
— Ничего я не помню, ничего не хочу вспоминать. Я устал, господин Урбан. Если у вас больше нет ко мне вопросов, я пойду. А этого вашего… Збигнева я не помню.
Разговор явно был закончен. Стало понятным, что старый нацист не скажет больше ни слова на интересующую капитана тему. Так неожиданно всколыхнувшаяся надежда уступила место разочарованию.
Капитан Урбан встал, молча прошел к двери и позвал надзирателя. Тот сразу появился в комнате, видно, находился поблизости.
— Ну что, Эрих, наговорился? Бери свои палки и пошли, — беззлобно сказал надзиратель, которого Кох называл Вацлавом.
— До свидания, господин Урбан! — Кох сделал рукой движение, похожее на прощальный жест, и зашагал, опираясь на трости. Передвигался он тяжело, медленно переступая и шаркая ногами. Что-то было жалкое в этой сгорбленной фигуре человека, бывшего всего тридцать лет назад одним из самых могущественных людей в гитлеровской Германии. Когда-то его боялись, перед ним заискивали, замирали в страхе и почтении, проклинали, ненавидели и презирали, а советский разведчик Николай Кузнецов безуспешно пытался убить его даже ценою своей жизни. Теперь же это был доживающий последние годы старик, к которому самый последний надзиратель в польской тюрьме обращался на ты и называл запросто Эрихом.
Из Аналитической справки об Эрихе Кохе
«… Гаулейтер и обер-президент, комиссар имперской обороны Восточной Пруссии, Э. Кох обладал огромной властью.
Исходя из принципа фюрерства, существовавшего в нацистской Германии, гаулейтер на территории своего гау являлся, в сущности, самодержавным властителем, поскольку по закону 1934 года гаулейтер одновременно являлся и рейхсштатгальтером (наместником имперского правительства) провинции, то есть осуществлял функции как партийного, так и государственного руководителя области.
Как гаулейтер и комиссар имперской обороны Э. Кох осуществлял руководство работой всех партийных организаций… возглавлял и координировал все области военной экономики, находившиеся на территории гау…»
Капитан Урбан закурил, постоял немного у окна, пытаясь осмыслить результаты встречи с бывшим видным нацистом. Если поначалу он никак не мог избавиться от чувства неприязни к Коху, то сейчас оно совершенно ушло, уступив место жалости к этому беспомощному старику с шаркающей походкой. Когда час назад Урбан шел на встречу в тюрьму, его занимало только одно — знает ли Кох Збигнева Клепинского, в отношении которого следственный отдел в Ольштыне вел уголовное дело.
Шеф поручил молодому сотруднику, недавно приехавшему в Ольштын из Варшавы, провести эту встречу лишь потому, что Урбан прекрасно владел немецким языком и, кроме того, был очень обходительным и вежливым. Именно эти качества, по мнению начальника, должны были позволить «разговорить» Коха и получить от него необходимые показания.