Ракитин перебил:
– А также в бункере находятся те, кто делает вид, будто верит в победу Германии, но фактически преследует другие цели и уже наметил пути отхода. Гитлер и Геббельс – фигуры насквозь одиозные, понимают, что дни их сочтены, где бы они ни находились. После взятия Берлина у них нет будущего. Для Мюллера, Бормана, Трауберга и иже с ними все достаточно неоднозначно. Они не убегают, пока в правительственном квартале сохраняется видимость порядка и ситуация не выходит из-под контроля. Потом они исчезнут, просто растворятся в воздухе – помяните мое слово.
Бригаденфюрер Йозеф фон Трауберг был самой желанной целью для руководства СМЕРШа, на нарах в изоляторе контрразведки он смотрелся бы идеально. Прекрасная возможность одним ударом разрубить запутанный гордиев узел! Но в данной ситуации он был как пресловутый локоть, который близко, а укусить нельзя! Разве что…
Идея была неотчетливой – даже не идея, а какие-то авантюрные наброски. Заправилы Третьего рейха контрразведку волновали в меньшей степени, нежели осведомленный генерал 6-го управления. Заправилы никуда не денутся, их так или иначе настигнет кара, а вот люди вроде Трауберга могут уйти в параллельный мир – вместе со всеми потрохами и секретами. Ищи их потом среди пингвинов на юге Аргентины или Чили!
Оперативники начинали осознавать щекотливость момента, переглянулись. Потом всей компанией пристально помотрели на Крейцера. Немецкому офицеру стало не по себе, он заерзал на стуле.
– Вы уже приняли свое важное историческое решение, Людвиг? – мягко спросил Ракитин. – Готовы ли вы искупить вину перед будущими поколениями?
– О чем вы говорите? – забормотал немец. – Я дезертировал из германской армии, полностью расстался со своим прошлым, для меня уже нет возврата… Я готов сотрудничать с советскими властями, предоставить им все имеющиеся сведения. Но должен честно предупредить, что мне известно немногое…
– Вот именно, – многозначительно хмыкнул Андрей. – Где, говорите, проживает ваша семья, Людвиг?
Полноприводный «Виллис» повышенной проходимости в отличие от советских аналогов упрямым норовом не обладал, слушался руля и ловко объезжал препятствия. Погода позволяла отказаться от закрытого кузова. К трем часам дня солнце разогрело землю, стих ветерок, температура воздуха была почти летняя.
Майор крутил баранку, смотрел по сторонам. Оперативники сжимали в руках автоматы. Чужая земля была полна сюрпризов, люди часто гибли, теряя бдительность. С любой крыши мог пальнуть подросток из «панцерфауста», под колесами мог рвануть фугас, установленный пять минут назад…
На открытом пространстве отчетливо слышалась канонада. Окрестности Ханнесбурга казались нетронутыми – этакий оазис посреди ужасов разрухи и смерти.
Дорога была укатана, зеленела трава в поле. Клены и липы покрывались мелкими листочками. Среди деревьев мелькали черепичные крыши всевозможных оттенков цветового спектра. Природу рисовали с картинки – и это восхищало и раздражало одновременно! Слово «деревня» не имело ничего общего с тем, к чему привыкли русские люди. Все вокруг было чисто, за заборами зеленели лужайки, кое-где пробуждались первые весенние цветы.
– Живут же буржуины… – ворчал под нос сидящий рядом Федор Шашкевич. – Мальчиша-Кибальчиша на них нет… Как же так, товарищ майор? Ну, ничего, мы их завалим нашей исконной грязью, они еще пожалеют, что с нами связались…
Мужик был в принципе неглупый, лишнего не позволял и в крайности не бросался. Но порой на Шашкевича нападала злость, и он едва сдерживался. Родня офицера до войны проживала в белорусской Орше. Жена и дочь успели эвакуироваться (фотокарточку супруги Федор часто показывал, красавицейя она не была, но это не обсуждалось), а родня старшего поколения по обеим линиям осталась в оккупации. Когда фашистов погнали из Белоруссии, Шашкевич выяснил, что выжила только теща, и эта новость ввергла его в глухую прострацию. Супруга обустроилась в Куйбышеве, забрала мать, теперь родня сидела на волжских берегах и терпеливо ждала, когда с фронта вернется кормилец…
Шашкевич обернулся, исподлобья обвел взглядом сидящих сзади. Ракитину не было нужды вертеться, все видел в зеркало. Людвиг Крейцер теснился в центре, съежился, поглаживал кисти рук. Он еще не понял, что ему готовят, но уже наполнялся страхом. Вобликов и Корзун подпирали его с боков, для порядка хмурились, поглядывая на немца с театральной угрозой.
– Вы не причините зла моей семье, правда? – выдохнул Крейцер.
– Людвиг, вы снова повторяетесь, не надоело? – бросил Андрей и закончил на русском, который для Крейцера был непонятен: – Разве может Красная армия причинить кому-то зло? Мы причиняем только добро – особенно это касается дружественной немецкой нации…