Стемнело. Лают собаки. В квартире замполита — она напротив — осветилось окно. Шторы не задернуты.
Видно, как хозяин садится к столу, придвигает тетрадки и учебники. На загорелом лице его — кроткое, почти детское выражение, чуточку даже грустное.
Одно за другим темнеют окна.
Тревожная группа спит в одежде и сапогах, чтобы не мешкать с одеванием, если раздастся телефонный вызов с границы.
Вот и день прошел. Что принесет ночь? С этой мыслью отходят ко сну на заставе…
Мертвец, которого так долго искали, всплыл именно в эту ночь.
Он всплыл метрах в ста от нашего берега, напротив бухточки, осененной тенистыми деревьями, где вдобавок камыши гуще, чем в других местах.
Заметили утопленника не сразу — он очень долго покачивался посреди плеса, словно был в нерешительности.
Ночь — лунная, но небо сплошь затянуто облаками. Свет какой-то рассеянный, колеблющийся, тускло-тоскливый.
Пограничный наряд медленно проходит вдоль берега, прячась за кустами.
Чтобы прогнать тоскливое чувство, более молодой пограничник начинает разговор вполголоса:
— Тут старший лейтенант недавно рыбу подлавливал. На спиннинг. Однако не пошла. Все нервы ему повыдергивала. Играла, играла, так играючи и ушла.
— Тише ты! — останавливает старший. — Посматривай!
На плесе играет большая рыба; может, та самая, что «все нервы повыдергивала». Взблескивает плавник. Раздается характерный шлепок хвостом по воде.
Опять тускло блеснул плавник. Что это? Неужели не плавник — рука?!
Пограничники, не сговариваясь, разом присели. Из-за кустов неотрывно наблюдают за диковинной рыбой.
Все-таки, пожалуй, не рыба. Скорее пень с торчащими короткими корнями. Подмыло его весной в ледоход и вот носится, как неприкаянная душа.
Покачиваясь с боку на бок, пень неторопливо пересек залив.
У гряды подводных камней, очерченных рябью, надо бы этому пню остановиться. Течение завихряется здесь. Над камнями постоянно кружатся щепки, ветки, пучки водорослей. Но он не задержался — плывет дальше.
Напряженный шепот в кустах:
— Человек?!
— Умолкни ты!
«Пень» продолжает приближаться к нашему берегу.
Сейчас подплывет, распрямится, «обернется» человеком. Потом человек сгорбится, «обернется» зверем и на четвереньках со всех ног, обутых в медвежьи или собачьи когти, побежит в лес.
«По старинке, однако, работают», — хочет сказать младший пограничник, но ему перехватывает дыхание.
Нет! Это не человек, притворившийся пнем. Это мертвец! Он плывет на спине, закинув голову. В затененном, словно бы из-за штор, лунном свете лицо видно неясно. Однако угадываются неживая белизна, пугающая, зловещая окостенелость скул, носа, подбородка.
Мертвец плывет навзничь, чуть покачиваясь, как на катафалке. Лоб его пересекает узкая темная полоса, не то запекшаяся рана, не то водоросли.
Пограничники ждут, не шелохнутся, будто вросли в землю.
Встревоженно бормоча, волна подносит мертвеца все ближе.
Заскрипел песок. Волна протащила труп еще немного.
Ноги остались в воде, туловище уже на берегу. Оно лежит так близко, что можно дотянуться до него стволом автомата.
Держа палец по-прежнему на спусковом крючке, младший пограничник всматривается в запрокинутое лицо. Оно страшно. Бело и неподвижно. Один глаз вытек, другой отсвечивает, будто капля росы.
Пограничники ждут. Незаурядное терпение надо воспитать в себе пограничникам!
Проходит еще минут пять… Младший, пожалуй, поверил бы мертвенной неподвижности и вышел бы из-за кустов. Но старший опытнее. Что это сверкнуло тогда над водой? Рука?
Утопленник пошевелился.
Нет! Его качнула волна. Она медленно переворачивает труп на бок, кладет на живот. Однако волна-то ведь совсем маленькая?..
Пограничники ждут.
Очень жутко наблюдать за тем, как оживает мертвец. Медленно-медленно поднимает голову. Оперся на локти. Замер в позе сфинкса.
Это поза ожидания и готовности. Малейший подозрительный шорох на берегу — и мнимый мертвец отпрянет, извернется угрем, в два-три сильных взмаха очутится в безопасности на середине плеса…
Но неизменно тихо вокруг.
«Течет ритмичная тишина», — это, кажется, из Киплинга?
Так, впрочем, и должно быть. «Маскировка под мертвого». Ловко придумано! У шефа, надо отдать ему должное, светлая голова. Пусть он придирчив, высокомерен, с подчиненными обращается хуже, чем обращался бы с настоящими батраками, зато выдумщик, хитер, изворотлив — сущий бес!
Выжидая, человек лежит до половины в воде, будто взвешенный в лунном свете.
Монотонно поскрипывает сосна: рип-рип!.. рип-рип!..
Вначале план был другой, более громоздкий. Но, к счастью, подвернулась эта гибель во время катания на лодках.
Шеф и его «батраки» наблюдали за катастрофой с сеновала.
Лодка перевернулась в тот момент, когда спортсмен, сидевший на руле, ложился на другой галс. Упавший парус сразу накрыл обоих — и молодого человека и девушку.
Толпа повалила к месту гибели. Шеф длинно выругался.
— Поднимется кутерьма! — пояснил он. — Начнутся поиски, погребальный вой, плач, то да се. Верных пять-шесть дней задержки.
Он оказался прав. Поиски утопленников затянулись. Из города понаехало множество народу: чиновники, полицейские, родственники, праздные ротозеи. На берегу вечно толклись люди.
Шеф выходил из себя.
— Ну что за дурни эти утопленники! — говорил он. — Где их угораздило утонуть? Перед самым наблюдательным постом русских, и как раз теперь, когда мы здесь!
«Батрак» постарше соглашался с начальством. Ожидание всегда изматывает нервы.
Второй «батрак» высокомерно молчал, курил и сплевывал в сторону.
Это раздражало его напарника.
Познакомились они уже здесь и с первого взгляда безотчетно возненавидели друг друга.
Безотчетно? Пожалуй, нет. Сумма вознаграждения очень велика, а шеф пока только присматривается к своим помощникам. Кто из них пойдет на задание, а кто останется в резерве? «Батраки» видят друг в друге конкурента.
Второй «батрак» — немец. Лицо у него узкое, злое, заостренное, как секира. А глаза темные, без блеска, будто насквозь изъедены ржавчиной. Лет ему не более тридцати, но волосы на голове и брови совершенно белые. Ранняя седина, что ли, а может, он альбинос?
Первый «батрак» постарше. На вопрос о национальной принадлежности отвечает уклончиво. Всякое бывало… Иной раз — особенно с похмелья — долго, с усилием припоминает, кто же он сегодня: грек, турок, араб?
Впрочем, где-то на дне памяти сохраняется расплывчато-мутное видение: остров Мальта, трущобы Ла-Валлеты. Там он родился. Но это было очень давно, около сорока лет назад. Пестрым калейдоскопом завертелась жизнь. И сорокалетний возраст — почти предельный в его профессии.
Поскорее бы сорвать это вознаграждение! Убраться бы в сторонку, приобрести бар, доживать жизнь на покое. Но задание, наверное, перехватит альбинос. Он моложе.
И тут, как повсюду, безработные отталкивают друг друга локтями. Молодые, понятно, поспевают раньше пожилых.
Злые, как осенние мухи, бродят по хутору «батраки», выполняя для отвода глаз пустячную работу. Того и жди, вспыхнет ссора между ними. Шеф предотвращает ее коротким «брек».[46]
На третий день он с биноклем забирается на сеновал. Там есть узкое отверстие под крышей, нечто вроде амбразуры. В нее часами разглядывает противоположный, русский берег. И скалит зубы при этом. Ого! Маленьких детей пугать бы такой улыбкой!
Наутро он сообщает «батракам» свой план.
Альбинос вынул трубку изо рта:
— Придумано хорошо. А кто пойдет?
— Он.
— Почему не я?
Шеф нахмурился:
— Я решаю!
Потом все же соблаговолил объяснить:
— Он уже ходил на связь с этим Цвишеном, бывал на борту его лодки. В Басре, в сорок первом, — так, кажется?