Когда он вышел из раздвижных дверей супермаркета, перед ним оказалась грязная Старовокзальная улица, трамвайная колея и возле самых дверей нервно расхаживающий взад-вперед, явно очень злой Константинов.
Кузниц был настолько сбит с толку неожиданным превращением ожидаемого южного приморского пейзажа в особенно отвратительно грязную по контрасту с ним Старовокзальную улицу, что даже слабо реагировал на обвинения Константинова, а обвинения были серьезные.
– Ты заставил меня дважды обойти весь супермаркет, – возмущался Константинов, стараясь закурить, не выпуская из рук двух огромных пакетов с продуктами (прикупил все-таки еще что-то), – я даже в медпункте был.
– А в медпункте зачем? – Кузниц забрал у него один пакет, чтобы он смог закурить.
– Думал, ты там, плохо, может, тебе стало.
– С чего это? Ты же знаешь, что я здоров как бык.
– Ну да, особенно после ранения. А в лесу что с тобой было? Забыл?
– Так то когда было, – несколько смущенно сказал Кузниц, – извини, в общем. Я, понимаешь, бумажник дома забыл. – Он решил придерживаться с Константиновым этой версии – тут, на Старовокзальной, мгновенное перемещение в Стамбул и самому ему казалось нелепым, – пришлось все покупки оставить возле кассы. У тебя деньги есть, чтобы расплатиться? Там рублей на сто будет.
– Есть, – Константинов уже немного остыл, поэтому спросил более миролюбивым тоном: – А почему ты меня не позвал, когда обнаружил, что бумажника нет?
– Да, видишь ли, потерял я тебя из виду, народу там набежало – тьма, турки какие-то. Все орут, перекликаются, на тележку наезжают, вот я и потерял тебя. А почему ты не подошел, когда я уже в очереди в кассу стоял?
– Как не подошел?! – Константинов опять начинал «закипать»: – Я три раза все помещение обошел!
– А говорил, два, – съязвил Кузниц.
– Два, три – какая разница. – Константинов выбросил сигарету. – Ладно. Пошли выручать товар. Кстати, – добавил он, – откуда ты взял толпы народу, не представляю. Народу было не больше обычного, и турков никаких я не заметил.
– Странное у тебя представление об обычном.
Кузниц вспомнил осаждавший кассы народ, по южному темпераментный и громогласный, и удивился: не мог Константинов этого не заметить, просто не мог. Странное что-то происходит. Ладно, помолчу пока, посмотрим, что сейчас внутри будет.
Константинов на последний выпад Кузница ничего не ответил, а внутри вокзального универсама все было так, как и должно быть в украинском, то есть советском, вокзальном универсаме. Турцией и морем там и не пахло, а пахло там, как и положено, чем-то кислым, потом, духами и перегаром.
Кузниц нашел кассу, возле которой оставил покупки, но кассирша там сидела тоже явно другая, типичная для вокзального супермаркета крашеная разбитная бабенка средних лет, поэтому Кузниц не стал вдаваться в подробности, а просто сказал, что оставил здесь пакет с продуктами и хотел бы его забрать.
Пакет нашелся не сразу, а после долгих переговоров, в которых принял участие даже, как сказала с почтительным придыханием кассирша, «сам менеджер зала» – бандитского вида мальчик лет двадцати, который, допросив всех с пристрастием, дал разрешение «проплатить товар».
Забрали пакеты Константинова из камеры хранения и нагруженные, как ослы, поехали на метро к Константиновым. По дороге больше молчали – Кузниц думал о своих странных галлюцинациях, о которых Константинову окончательно решил ничего не говорить, а Константинов, как позже выяснилось, думал тяжкую думу о том, хватит ли водки и не стоит ли прикупить еще по дороге, но Кузницу тогда тоже о своих сомнениях ничего не сказал.
У Константиновых Кузниц долго не задержался – заботы о продуктах должны были взять на себя дамы под мудрым руководством Константиновой – и поехал домой, чтобы пробежать критическим взглядом роман, перед тем как представить его на суд слушателей, и, как это ни противно, исполнить еще какую-то часть своего переводческого оброка.
Роман, когда он стал его в очередной раз перечитывать в преддверии обнародования и, увы, неизбежной критики, произвел на него, мягко говоря, неоднозначное впечатление: то нравился, и он мысленно говорил себе «Ай да Кузниц, ай да молодец!», вспоминая высказывание классика в аналогичном случае, то казался плохим до такой степени, что хотелось его сжечь в подражание известному поступку другого классика.
Так он провел, переходя от отчаяния к эйфории, наверное, не один час, потому что, когда спохватился, то увидел, что пора ехать к Константиновым, точнее, не ехать, а мчаться, сломя голову, потому что в этой жизни были только две вещи, которые приводили Константинова в бешенство: любые проявления национализма и опоздания. Становился он тогда суровым и непримиримым и вполне мог навсегда прервать отношения как по одному, так и по другому поводу, несмотря на их, казалось бы, несоразмерность.
Поэтому Кузниц быстро запихнул рукопись романа в папку и, натянув куртку, выбежал из дому. Хотя раньше были у него планы тщательно одеться к этому случаю и даже, может быть, немного порепетировать, но пришлось от всех планов отказаться, и мчаться, как есть, в старых джинсах и без репетиции, и, конечно же, ловить машину, потому что на автобусе он уже никак не успевал.
Машина, которую он остановил, не понравилась ему сразу – странная это была машина и ей под стать был водитель. Странным в машине было то, что было это типичное стамбульское такси желтого цвета и на крыше был фонарь с турецкой надписью «TAKSI».
«Что делать в городе турецкому такси? Как оно здесь оказалось?» – недоумевал он, и сразу вспомнились утренние его приключения в супермаркете, но делать было нечего – он опаздывал и перебирать машинами не приходилось.
– На Прорезную подвезете? – спросил он водителя, усаживаясь на заднее сиденье. Водитель молча кивнул и тронул машину. Он тоже показался Кузницу подозрительным – под стать своей машине.
Если машина была явным стамбульским такси, то водитель был типичным стамбульским таксистом – немолодым, в густых усах, с сигаретой в углу рта, в потертой кожанке и клетчатой рубашке с открытым воротом, глаза его скрывали старомодные солнцезащитные очки с сильно затемненными стеклами. Перед ним на зеркальце висел обязательный сине-белый «павлиний глаз» – по турецкому поверью средство от злых духов, а на полке под ветровым стеклом лежали четки.
«Вот что значит открытая страна, – думал Кузниц, начиная испытывать к Украине что-то вроде теплых чувств, что, было для него, вообще-то, не характерно, – можно приехать из другого государства вместе с машиной и заниматься тут извозом и ничего – власть не возражает». Он вдруг заволновался, что таксист не разобрал адрес или не знает дорогу – чужой город все-таки, и сказал:
– Прорезная. Окей? Центр.
– Окей, – ответил водитель и протянул ему пачку сигарет, – сигара?
– Спасибо, – поблагодарил Кузниц и взял сигарету, хотя сам немного удивился этому, так как курить ему совсем не хотелось и, вообще, он уже много лет курил одну марку, «Ротманс», а таксист предлагал сигареты «Малборо», причем явно турецкие, о которых Кузниц был невысокого мнения.
Тем не менее он закурил и посмотрел в окно – они ехали по мосту: за окном был Днепр, а на его крутом правом берегу виднелась Лавра во всем великолепии своих золотых куполов, освещенных заходящим солнцем. Он сделал еще одну затяжку и приоткрыл свое окно, собираясь выбросить сигарету, но тут машина повернула вправо на съезд с моста и солнце ударило ему прямо в глаза.
Он инстинктивно зажмурился, а когда снова открыл глаза, был уже вечер и ехали они по какой-то тускло освещенной дороге и места вокруг, хотя и казались знакомыми, явно не были привычными ему с детства улицами исторического центра, куда они должны были бы к этому времени уже доехать – вздремнул-то он минут на десять-пятнадцать от силы.