- Береги себя. Отцу будет еще труднее, если с тобой беда какая случится.
- Ничего не случится, дедушка. Ты не смотри, что я молодая. Отец тоже молодым начал. Расскажи про него еще что-нибудь, дедушка.
- Что ж тебе рассказать, Ирма? Я уж, наверно, все рассказал.
- Нет, не все! Налить еще чаю? Расскажи про его молодость. Или детство.
- Знаешь, Ирма, - старик снял очки, собрал в ладонь крошки с клеенки. - У твоего отца не было детства. Ему только-только исполнилось четыре года, а я уже брал его с собой на базар, будил в четыре часа утра. Он быстро одевался и помогал мне запрягать лошадь. И никогда я не видел, чтобы он плакал. Я грузил овощи, а он сторожил лошадь...
- А какой он был, дедушка?
- Красивый был мальчуган. Светлые локоны и смышленое доброе лицо. Умница. До школы научился читать, торговцы задавали ему трудные задачи, и он их быстро решал.
Брал я его с собой и в трактир. Там мы все завтракали. Эрнст, как постарше стал, внимательно, так ко всему прислушивался. А когда он сам вмешивался в разговор, я часто становился в тупик. О чем он только не спрашивал!.. И про богатых, и про бедных, и про кайзера, и про бога.
- Он верил в бога?
- Нет, он не верил. Он очень любил свою мать, твою покойную бабушку, но часто с нею спорил. Она была набожная. Однажды она хотела взять Эрнста в церковь, а он спросил: "Разве это справедливо, что у нас в школе так много детей ходят зимой без пальто? Разве это справедливо что дети голодают? Сколько детей у нас в школе едят сухой хлеб! Они страдают от голода и холода. А вот дети богатых не голодают, не мерзнут. Разве бог не понимает, что это несправедливо?" - Дедушка Тельман улыбнулся и покачал головой. - Однажды утром я спросил его: "Зачем ты берешь с собой так много хлеба?" И как ты думаешь, что он мне ответил? "Я ношу его в школу товарищам, которые голодны, папа!" А когда в порту разгружали уголь, он всегда бывал там с несколькими приятелями - он помогал им заработать немного угля для родителей. Такой он и сейчас... Да ты и сама знаешь.
- Потому он и политикой рано занялся! - кивнула Ирма.
- Вся наша жизнь была политикой, внучка. Понимаешь? Эрнсту было десять лет, когда началась массовая забастовка портовых рабочих. Это было большое событие в его жизни. Часами он где-то пропадал. Оказалось, у бастующих рабочих. Когда я его наказал, он обиделся: "За что ты меня бьешь? Портовые рабочие говорят, что мы должны им помогать. И еще они говорят, чтоб угольщики перестали торговать углем. Тогда жители Гамбурга поддержат забастовку". Его как магнитом тянуло в порт. Так это в нем и осталось. Он сам выбрал свою судьбу.
- И было ему всего десять лет!
- Да, Ирма, десять.
- А я в десять лет почти ничего не понимала! Очень плохо разбиралась в политике. Ну ладно, пойду домой, дедушка. Спасибо тебе. Ты так интересно рассказываешь. Я очень, очень люблю папу.
- Твой отец очень хороший... А ты держись подальше от людей, которых не знаешь. Им ведь не сказали правды о твоем отце, их уверили, будто он хотел вызвать в Германии беспорядки, будто бы он виновен в пожаре рейхстага... Поэтому, детка, будь очень осторожна.
Глава 13
МАЛЕНЬКИЕ ПОБЕДЫ
Однажды Тельман вдруг с удивлением понял, что мелкие тюремные новости тоже интересуют его, как и большие события в большом мире за каменной стеной.
Это была незаметная подтачивающая работа времени. Так растут гигантские сталактиты в пещерах, так день за днем море подмывает берега. Привычка грозила перерасти в тупое равнодушие. Правда, до этого было еще далеко, очень и очень далеко. Но Тельман умел различать корни явлений. В тюрьме нет мелочей, твердил он себе, зная, что из крохотных зерен привычки произрастут плевелы, а мелкие тюремные новости, которые хоть как-то выбиваются из монотонного и беспощадного течения дней, могут неожиданно стать жизненно важными. Извечное единство противоборствующих начал. Он должен был его разрешить для себя. От этого, в конечном счете, зависело все. Нельзя дать сломить себя, но нельзя и сломиться самому. Страшно упустить даже самый малый шанс на победу. Поэтому - жесткий контроль надо всем.
Случайные встречи в тюремных коридорах, каждое слово надзирателя, вести с воли, обрывок газеты, собственная тоска и боль, даже сны, кошмарные сны одиночки - отныне все это он должен сам строго разбирать, ежедневно контролировать.
Другого пути нет. Если руки не могут совершить подкоп под тюремные стены, это сделает разум. Каждый день должен приносить хоть какую-то крупицу на его, Тельмана, чашу весов. Пусть она еще очень, очень высока, перевешенная чудовищной гирей прусского изощренного опыта по части тюрем, но крупица за крупицей, капля за каплей, и она пойдет вниз. Пойдет вниз.
Он попытался подвести итог своим маленьким победам. Прежде всего, он открыл себе путь в библиотеку. Это значило, что изнурительной изоляции ума пришел конец. Память - не бездонный колодец. Без живительного потока новых сведений, впечатлений она может и оскудеть. Книги! Как нужны ему книги! Они важнее лекарств, важнее гимнастики. Гимнастика - для тела, чтобы оно внезапно не отказало, не предало, а книги - это окна для души, без них она может захлебнуться в темноте.
Он получил письма от Розы и отца. И сам написал им. Ему стали приносить кое-какие газеты, Тонкие шелковинки, скудные ручейки, бегущие с воли. Но если вдруг оборвутся его связи с волей, он, как маленький, гонимый ветром паучок, вновь примется плести паутину. Даже твердо зная о неизбежности смерти, настоящие люди живут с ощущением вечности. Бессмертие дела - вот источник этого ощущения.
Он постарался выжать все, что возможно, прежде всего из газет. Жаль, что не хватает некоторых номеров - затерялись при пересылке. Тут он подумал, что пересылка стоит Розе слишком дорого. Надо посоветовать ей отправлять открытыми бандеролями, это дешевле. Хорошо, что ему удалось наконец настоять, чтобы ей перевели хотя бы 30 марок из конфискованных у него денег; еще 20 марок советник прокуратуры Миттельбах обещал положить на его счет в тюремную кассу. Этого вполне хватит на почтовые расходы. Без табака можно и обойтись. Письма и газеты - вот что важно, как сама жизнь.
Из газет он составил себе хотя и отрывочную, но довольно ясную картину тех насильственных изменений, которые произошли в Германии за эти несколько недель. Фашизация страны шла полным ходом. Отмена гражданских свобод, запрет оппозиционных газет и политических партий, аресты, ограничения, заметный крен в сторону войны. Он достаточно ясно видел завтрашний день. Люди, которые сегодня восторженно приветствуют победный топот нацистских колонн, еще не раз задумаются над тем, как их одурачили. Тяжек будет миг просветления...
Роза пишет, что была у "отца" и нашла его не совсем здоровым. Значит, партия все еще теряет своих сынов. Скольких еще не досчитаемся мы, пока пройдем сквозь эти темные годы!
Тельман придвинулся к забранному двойной, решеткой оконцу и попытался в косом луче света прочесть зачеркнутые цензурой слова. Но не смог, черная тушь залила все намертво.
О чем же Роза хотела рассказать ему? Скорее всего, о связи: иначе она написала бы не "дочь", а "Ирма". Роза знает, что теперь для него самое главное - связь. Очевидно, эзопов язык оказался слишком прозрачным для цензуры. Пусть попробует написать еще раз, надо обратить ее внимание.
Он садится за стол и обдумывает фразу, чтобы без нажима, медленно, экономя карандаш и бумагу, написать: "На второй странице твоего письма зачеркнули некоторые места, которые я уже не могу прочесть. Особенно приятно, что Ирма перешла в последний класс. Из ее строк видно, что она начинает становиться все более самостоятельной и спокойно, трезво оценивает создавшееся положение..."
Да, она явно писала о связи. О прямой, постоянно действующей связи между ним и партией. Связь эта налаживается. Ее еще нет, но она уже налаживается. Обидно, что вычеркнули как раз те места, где говорилось о конкретном. Что это могло быть? Сроки? Средства? Люди?