- Гейдрих, - услышал он в трубке хриплый голос. Шеф СД, тайной эсэсовской службы разведки, как всегда, был на месте.
- Хайль Гитлер! Группенфюрер, докладывает штурмбанфюрер Зиберт. Тельман угрожает сделать заявление, что ее муж убит. - Он доложил, как всегда, точно и предельно кратко. Изложил самую суть, как и требовал от подчиненных Гейдрих.
- Хочет свидания?
- Настаивает, - ответил Зиберт, хотя собирался сказать "требует".
- Пообещайте ей... Скажем, через две недели. Но пусть не делает глупостей. Дайте понять, что ее необдуманные заявления тут же отзовутся на муже. Выясните, с кем из журналистов она встречается. Мы их вышлем.
- Войдите, фрау Тельман, - пригласил Зиберт ожидавшую в приемной Розу. Лицо его приняло еще более недовольное выражение. Теперь-то он знал наверняка, что за новую шумиху по делу Тельмана спросят с него лично. Одно дело угрозы Гиринга, даже самого Геринга, другое - ясное и спокойное указание Рейнгарда Гейдриха. - Сегодня больше приема не будет, фройляйн Гудрун, - бросил он секретарше.
Глава 16
ПЕРВЫЙ КОНТАКТ
Ночи Алекса полны тайных переговоров. Они превращали тюремные стены в телеграфные провода.
Человеческое сознание, потаенные глубины нашего Я загадочны и полны противоречий. Одни и те же события по-разному воспринимаются нами в зависимости от времени суток. Ночное сознание полно сомнений, оно окрашено трагическими, подчас безнадежными тонами. Ночью ощущение безысходности обретает над человеком странную пугающую власть, перед которой рассудок бывает бессилен. И тогда наступает жестокая бессонница. Чаще всего это случается в трудные минуты жизни. Только наступление утра освобождает человека от оков ночи. И там, где еще несколько часов назад не было выхода, внезапно высвечивается спасительный путь, неожиданный, круто меняющий ситуацию вариант. Его подсказало утро, трезвый свет, резкая бодрящая синева. Словно и впрямь с первым криком петуха развеялись ночные фантомы, мрачные порождения усталого, трепещущего в тисках безысходности сознания. Но как трудно дождаться рассвета!
Особую власть приобретает ночное сознание в тюрьме, за каменными стенами и стальными запорами. Иногда оно остается надолго, не хочет сгинуть, как нечисть с перепончатыми крыльями нетопыря, даже от петушиного крика. Да и не долетит сюда этот отрезвляющий крик, и не откроются тюремные двери с рассветом. Уж это-то заключенные знают. Отсюда и тиранство ночного сознания, доходящего до границ, за которыми лежит распад разума, гибель души.
Нет тишины в тюремной ночи. Она полна перестуков, в такт которым бьются сердца. Необходимо знать, что ты не один в этом каменном склепе, что где-то за стеной, под полом, над потолком томятся такие же несчастные. Но кто они? Быть может, друзья? Это откроет перестук. Тюремная азбука, в которой каждая буква зашифрована определенным числом ударов. Столько-то по горизонтали, столько-то по вертикали. Магический квадрат. Азбука обреченных. Удар за ударом, буква за буквой, слово за словом. И если камера товарища далеко и он не слышит зова, его все же найдут и твоя весть долетит к нему по длинной эстафете.
Так от одного телеграфиста к другому летят телеграммы в самый дальний, заброшенный на край света угол.
Прислушайтесь!
Это каменная глыба Алекса дрожит и поет в ночи: ...Тельман здесь... Тельман здесь... Тельман здесь... Тельман в тридцать второй... Тельман в тридцать второй... Передайте Тельману... Передайте Тельману... Здесь Димитров... Здесь Димитров... Передайте Тельману - здесь Артур Фогт...
Лязгнул замок, и с противным скрежетом отворилась дверь. В тридцать вторую вошел надзиратель - худой сутуловатый служака с ленточкой железного креста первого класса и сивыми усами тюремной крысы.
- В душевую! Живо! - скомандовал он.
Тельман удивился. Он мылся не далее как вчера. Или в банном расписании ошибка? Что же, в однообразии тюремных будней такая ошибка улыбка судьбы.
- Торопитесь, - пробурчал надзиратель, - времени у вас мало.
- Времени у меня сколько угодно, - улыбнулся Тельман. - Но я мигом.
Скорым, широким шагом, ибо даже эта внеплановая прогулка была для него подарком, шел Тельман впереди надзирателя.
Уже на лестнице, ведущей в подвал, он услышал шаги и обернулся. Вели Димитрова. В чахлом и мутном, как сыворотка, свете Тельман узнал его только по глазам. И еще по осанке - голова его была как-то особенно гордо поднята, словно вверху сияло чистое голубое небо.
Сжав кулаки в салюте Рот фронта, они молча приветствовали друг друга и улыбались. Эта безмолвная улыбка не оставляла Тельмана весь день.
Секундой раньше или позже, и мы бы не увиделись, подумал он. Какой удачный сегодня день. И еще он подумал, что Димитров сильно исхудал, но отнюдь не подурнел от этого. Высокий, с пышной шевелюрой, он стал похож на итальянского карбонария. Пусть они виделись только короткий миг. Но походка, четкое порывистое движение, которым Димитров приветствовал его, сказали Тельману больше, чем долгие часы откровенных разговоров. Тельман словно в грозу попал. Он всем своим существом ощутил, какая энергия сконденсирована в этом человеке. Меньше всего нужно радоваться встрече в тюрьме, и все-таки это радость, даже трудно передать, какая радость!
Тельман не знал, что это была не первая их встреча в коридорах Алекса. Димитров уже дважды видел Тедди. Как хотелось, чтобы Тельман хоть обернулся, но он не почувствовал тогда горячего нетерпеливого взгляда Димитрова. Зато сегодня они действительно увиделись, даже улыбнулись друг другу.
В душевой никого не было. Тельман чуть отвернул медный вентиль и, запрокинув голову, ждал, когда из проржавелых дырочек польется вода. Хлопнула дверь, и кто-то зашлепал по каменному полу.
Тельман медленно обернулся и увидел, что к соседнему крану идет Фогт. Артур Фогт! Поистине щедрость судьбы не знала сегодня предела. Не успев поздороваться, не успев даже улыбнуться товарищу, Тельман рванул вентиль на полную мощность, чтобы шум воды заглушил слова.
Последний раз они виделись незадолго до фашистского переворота. В этот незабываемый день 25 января Компартия организовала беспримерную по размаху антифашистскую демонстрацию. Берлинский пролетариат выступал единым фронтом. В бесконечных колоннах, рука об руку с коммунистами, шли социал-демократы-рейхсбаннеровцы. По Бюловплац к Дому Либкнехта шел нескончаемый поток демонстрантов. Это был ответ рабочего Берлина на фашистские провокации - сборища штурмовиков у Дома Либкнехта, где находился Центральный Комитет КПГ. Штурмовики были в полнейшей панике, когда им пришлось бежать сквозь колонны взволнованных, протестующих рабочих. Не помогли и подоспевшие на защиту фашистов шупо. Рабочий Берлин выступал единым фронтом, и не было, казалось, в Германии силы, которая могла бы ему противостоять.
23 января на совместном заседании бюро ЦК КПГ и ее берлинского окружного руководства Тельман внес предложение провести внушительную политическую демонстрацию. Оно было принято единогласно. Подготовку демонстрации взял на себя по поручению ЦК секретарь Берлин-Бранденбургского окружкома Артур Фогт. Сроки были самые сжатые, практически всего один день. Тельман разговаривал с Фогтом несколько раз. Его интересовало решительно все: состояние дел в районных комитетах, контакты с руководством местных антифашистских организаций, с представителями от безработных, лозунги и, конечно, меры по защите демонстрантов от провокации фашистов и полиции. Тельман требовал, чтобы такая защита, не ослабевая, действовала от самого места сбора до возвращения рабочих групп по домам.
И демонстрация состоялась. Сотни тысяч рабочих не вышли в тот день на работу, ибо шествие к Дому Либкнехта началось уже в двенадцать часов дня. Воздух казался сизым от мороза. Над темными, шагающими в ногу шеренгами стлался туман. Пар от дыхания застывал колючими снежными блестками. У многих демонстрантов не было теплой одежды, подходящей обуви. Люди часто кашляли, задыхаясь во время пения "Интернационала" от морозной влаги, пританцовывали, оттирали побагровевшими кулаками уши.