Не знаю, убедил ли я кого-нибудь писать о редакторах, но одного товарища я все-таки убедил. Этим товарищем являюсь я сам. И вот впервые я берусь за перо, чтобы написать о журналисте, о редакторе.
В нем было всего сто шестьдесят сантиметров роста, и весил он чуть больше пятидесяти килограммов. (Что за чепуха, скажут некоторые, с каких пор редакторов стали взвешивать, как боксеров, да еще и вымерять?) Тем не менее эти данные всерьез огорчали Мамеда Бадаева. Мамеду предстояло сыграть роль генерала. Но не в театре. В жизни. Точнее, на театре военных действий. В Германии. В последние дни войны.
Рота, которой командовал лейтенант Бадаев, развивая наступление, вклинилась глубоко в оборону врага. Горстка советских солдат оказалась в окружении фашистов, у которых были и танки и самоходки…
Рота заняла оборону в картофельном поле. Немцы, заметив наших бойцов, с перепуга решили, что это авангард наступающей русской дивизии. На дороге появился офицер. Он размахивал нательной рубахой, привязанной к штыку:
— Наш генерал готов начать переговоры…
— Хорошо, мы высылаем командира взвода! — крикнул Мамед.
Немец замахал руками:
— Генерал ни за что не станет говорить с лицом ниже его по чину.
Поскольку советского генерала под рукой не оказалось, то к ответственной встрече стал готовиться лейтенант Бадаев.
— Только где же достать мундир? — забеспокоился он.
Кто-то вспомнил, что в боевой обстановке даже самого Рокоссовского видели в легкой кожаной куртке и в галифе без лампасов.
— А я встречал генерала в маскировочном халате, точно в таком, как на мне, — сказал ротный снайпер.
…Об этих переговорах на генеральском уровне теперь имеется много письменных источников, и я сошлюсь на один из них:
«Зеленый с коричневыми разводами маскировочный халат закрыл и кирзовые сапоги и погоны. Оставались открытыми только лицо и грудь Мамеда. На его груди уместились почти все ордена роты: слева — шесть орденов Красного Знамени, справа — в два ряда ордена Отечественной Войны. Для медалей места уже не осталось.
Мамед вышел на шоссе. По обеим сторонам с отступлением на один шаг стали его секунданты. Из-за дымящихся тягачей в сопровождении двух офицеров показался немецкий генерал. Он шел, далеко выкидывая вперед левую ногу. «Как на параде», — подумал Мамед.
Расстояние уменьшалось. Вскоре можно было даже различить белый шрам на лице генерала, а на груди клинообразную ленту с «железным крестом». Незаметным движением Мамед распахнул маскировочный халат, открывая ордена. Шагах в пяти друг от друга обе группы остановились. Немец гаркнул:
— Генерал Иоахим фон Шлюбке Магдебургский…
— Генерал Мамед Анауский (Анау — пригородный аул Ашхабада. — И. Ш.). — И властно добавил: — Условие одно. Безоговорочная капитуляция. Все оружие сложите вон там в кювете!»
Я цитировал здесь рассказ известного туркменского писателя Сейитнияза Атаева. Рассказ этот заканчивался так:
«Никто, конечно, не знает, что «генерал Мамед Анауский» вот уже двадцать с лишним лет пасет колхозную отару в родном ауле».
Я удивился и спросил у Сейитнияза:
— Почему же у тебя журналист превратился в пастуха?
— Я все-таки писал не документальный очерк, а литературную вещь, — ответил автор. — И имел право на домысел. Это, во-первых…
— А во-вторых?
— Если бы я указал, как было на самом деле, то мои редакторы признали бы концовку нетипичной и наверняка заставили ее переделать, — подтверждая мои собственные мысли, сказал писатель. — Ведь многие думают, что все нынешние журналисты сами не воевали, а лишь писали в газетах о тех, кто воевал. Вот таким бы неплохо посмотреть, как мы с Мамедом, преклонив колени на ашхабадском перроне, целовали расплавленный солнцем асфальт. Был у нас такой уговор: если вернемся живыми в Ашхабад, то сразу же поцелуем родную землю.
Уговор этот был заключен в сорок третьем году под Киевом. Только что появившийся на позициях стрелковый батальон, где командирами взводов были Бадаев и Атаев, бросили в наступление на деревню Сычевку.
Взвод Бадаева сосредоточивался в ходах сообщения, отбитых у врага.
— Приготовиться к атаке! — скомандовал Мамед.
Но взвод пошел в атаку уже без своего командира. Убегавший фашист швырнул в окоп гранату. Перед глазами Мамеда вспыхнул яркий до синевы огонь. Все кругом смолкло, погрузилось в небытие…
Здесь, в окопе, и отыскал своего друга лейтенант Атаев. Мамед лежал рядом с разбитым станковым пулеметом. При каждом выдохе на его губах проступала кровяная пена: осколки пробили грудь, горло, задели голову. Сейитнияз с трудом разжал зубы раненого и просунул деревяшку, чтобы тот мог свободнее дышать. Потом положил Бадаева на шинель и стал волоком тянуть по земле.