Когда Мамед открыл глаза, был уже вечер.
— Взяли Сычевку? — спросил Мамед.
— Да взяли, — ответил друг. — Ты не дошел до нее только километр.
Этот километр Мамеду удалось преодолеть лишь со второго захода одиннадцать лет спустя. Над Киевом опять вставало огненное зарево. Но это было уже не отблеском пожарищ, а гроздьями праздничного фейерверка. Украина отмечала трехсотлетие воссоединения с Россией. В составе туркменской делегации в Киев приехал и Мамед. Он раздобыл машину и помчался в Сычевку.
В помещении правления колхоза шло собрание. Едва Мамед показался в дверях, как его провели в президиум. Выступавший в прениях колхозник обернулся к нему и сказал:
— Пусть вот и товарищ из Киева знает о наших недостатках…
Мамед сообразил, что на собрании ждали представителя из центра и его, прикатившего на машине, принимают за это лицо. Председатель нагнулся к Мамеду и тихо спросил:
— Вы у нас, конечно, выступите, товарищ…
— Бадаев, — представился гость. — Только я не собирался…
— Как же так, мы вас столько ждали, — сказал председатель и громко объявил: — Слово имеет представитель из Киева товарищ Бадаев.
— Дорогие товарищи, — сказал Мамед, выходя на трибуну, — произошло недоразумение. Я совсем не из Киева. Я из Ашхабада. Я туркмен. Наша часть освобождала ваше село…
Люди вскочили с мест, бросились к Мамеду. Колхозники повели гостя к братской могиле, где вечным сном спят двести сорок четыре его однополчанина. Состоялся стихийный митинг. Выступил и Мамед. После митинга бригадир Иван Яковенко просто силком вырвал Мамеда из объятий крестьян, привел к себе домой, налил по чарке.
— Так ты что, здесь, в Сычевке, и воевать кончил?
— Нет, не кончил. Отлежался в госпитале — и снова в строй. Восемнадцать осколков так и остались сидеть в теле. Был еще три раза ранен. Воевал на Львовщине, в Польше, в Пруссии…
— Выходит, ты и сейчас в армии?
— Опять не угадал, — улыбнулся Мамед. — Я сейчас журналист.
— Журналист? — удивился Яковенко. — Как же это вышло?
Проще всего объяснить это делом слепого случая. Вернувшись с войны домой, Мамед повстречал на улице школьного товарища Ату Дурдыева. Тот демобилизовался раньше и уже работал в комсомольской газете «Яш коммунист».
— Открывается много газет, журналов, — увлеченно говорил Ата. — Нужны люди. Почему бы тебе не пойти в редакцию? Ведь ты любил литературу да и писать тебе, по-моему, приходилось.
— Приходилось, — сказал Мамед, вспоминая, как на обертках табачных пачек писал заметки в дивизионную многотиражку.
На следующий день Ата Дурдыев показал Мамеду кабинет редактора пионерской газеты «Мыдам тайяр».
— Да держись побойчее, — напутствовал Ата.
Мамеду шел тогда двадцать второй год. Но позади была целая фронтовая жизнь. Она кончилась, а другая еще не начиналась. На плечах у Мамеда лежали нелегкие заботы. Отец Бада Папуш — инвалид, стал совсем плох, а в семье еще шесть детей мал мала меньше…
— Так что вы умеете делать? — спросил редактор Беки Сейтаков, с улыбкой косясь на ордена вошедшего. — Стрельба из пулемета не в счет.
— Что умею? Учился в землеустроительном техникуме, но выпускных экзаменов не сдавал: началась война. Пока не вышли годы идти в армию, работал в геологоразведке, на свинцовом заводе. Но меня очень привлекает газетная работа, хочу писать…
Мамеда зачислили корректором.
— Но пробуйте силы как журналист, — сказал ему редактор. — Вот вам первое задание…
Задание, которое получил Мамед, показалось ему несложным. Надо было написать об утреннике в сельской школе. Мамед приехал загодя, поговорил с руководителями кружков, познакомился с юными артистами. На концерте сидел в первом ряду вместе с директором, подробно записывал в блокнот свои впечатления о каждом номере.
В редакцию вернулся веселый и довольный.
— Когда сдашь зарисовку? — спросил его ответственный секретарь.
— Часа через два, — уверенно сказал Мамед. Но прошло два часа, а бумага на столе оставалась чистой. Мамед перечитывал свои записи, макал перо в чернильницу, но первая фраза не приходила. Из, казалось бы, совершенно ясных фактов материал в целом никак не складывался. Можно было, конечно, написать просто: «В школе был утренник. Мальчик Реджеп с выражением прочитал стихи, девочка Гозель хорошо танцевала». Но кого увлечешь таким чтением? Другое дело, когда писал в дивизионной газете о штыковой атаке, о поверженных «тиграх». А может быть, это совсем не другое дело? Ведь существует прямая связь между штыковой атакой и счастливым детским утренником. Разве не за счастье ребят шла война? Как же он не догадался узнать, кто из родителей этих ребятишек был на войне, кто не вернулся назад! Нет, тема проясняется!