В театрах Мамед бывал, но не так часто, как этого хотелось ретивым писакам. Нам всегда не хватало времени. Если бы можно было сидеть за учебниками по тридцать часов в сутки, то мы так бы и поступали.
В двенадцать часов ночи по распоряжению директора во всех помещениях выключали свет. Делалось так для того, чтобы отдельные энтузиасты не засиживались до петухов, а потом не бегали в санчасть с разболевшимися головами. Но кто-то из ребят раздобыл керосиновую лампу, и мы после полуночи, соблюдая все правила светомаскировки, можно сказать, подпольно конспектировали «Капитал». Нам было тяжелее, чем другим. У многих наших однокашников за плечами было два, три, а то и четыре года обучения в вузах. Мы же до поступления в школу не имели никакого понятия о философии, о политэкономии, о теории литературы и журналистики. Тем не менее школу мы окончили неплохо.
…Наступила пора прощаться с друзьями. Расставались и мы с Мамедом. Мамед возвращался в Ашхабад, меня оставляли в Москве.
— До встречи, — сказал я, обнимая Мамеда на вокзале.
— До скорой встречи, — уточнил Мамед.
Мы встретились в Ашхабаде лишь спустя двадцать один год.
Нет, я сейчас понял, что о редакторах не пишут не только в силу особых традиций. Написать о редакторе очень трудно: его жизнь неотделима от газеты, а газета живет жизнью всей страны. Вот уже десять дней я прихожу в редакцию «Совет Туркменистаны» утром, а возвращаюсь в гостиницу к полуночи. Я сижу на летучках, на заседаниях редакционной коллегии, захожу в отделы, в секретариат, а вечером иду в типографию, чтобы присутствовать при радостном и всегда волнующем процессе подписания полос. Я прислушиваюсь: что говорят люди о своем редакторе.
— Он необычайно смел, если чувствует свою правоту, — говорит один, и я думаю, что иначе и не могло быть, потому что большой газетной армией командует бывший боевой командир бесстрашной стрелковой роты.
— Он не терпит украшательства в положительных материалах, не терпит наговора, сгущения красок в критических статьях, — говорит второй, и перед моими глазами возникает разгневанное лицо Мамеда, читающего слащавую, насквозь лживую статейку «Счастье Бада Папуша».
— Он необычайно трудолюбив, усидчив, он никогда не оставляет дело незавершенным, — говорит третий, и я вспоминаю стол, освещенный блеклым светом керосиновой лампы, и воспаленные глаза Мамеда, склонившегося над конспектом.
— Он любит людей, он внимателен и чуток ко всем работникам редакции, — говорит четвертый, и на ум мне приходят стихи Аты Атаджанова «Привет Мамеду».
«Но о чем же начать рассказ о редакторе? — все думаю я. — Может быть, с самого начала?»
Мамед Бадаевич понимающе улыбается.
— Нет, никаких особенных новшеств я не вводил. Ведь я начинал редакторствовать не на пустом месте. Газета вела борьбу за претворение в жизнь решений партийного съезда, за большой хлопок, за успешное строительство Каракумского канала, на трассе которого была наша выездная бригада, вела вопросы коммунистического воспитания в самом широком смысле. Правда, было одно дело, которое в качестве своего личного наследства передал мне прежний редактор Нурджан Аманович Аманов.
А дело было так. Как-то Аманов вместе с делегацией туркменских хлопкоробов прилетел в Душанбе. В таджикском колхозе «Победа» делегаты познакомились с бригадиром передовой хлопководческой бригады Карасач Бекназаровой. Нурджан Аманович спросил ее полушутя:
— Не побоялась бы ты, Карасач, соревноваться с нашими девушками? Ведь у нас тоже есть девушки-бригадиры.
— Почему бы побоялась? — звонко засмеялась Карасач.
Газета, в которой были опубликованы большой портрет Карасач и ее письмо «Давайте соревноваться!», была одним из последних номеров, подписанных Амановым. Его утвердили министром культуры.
— Не оставляйте без внимания призыв Карасач, — сказал он на прощание. Мамед Бадаевич и сам понимал, что начинается большое дело, значение которого трудно переоценить. Новый редактор посылает корреспондентов в женские бригады, чтобы сообща обсудить призыв таджикской подруги, выдвинуть встречные обязательства. А вскоре в газете выступают лучшие колхозницы-туркменки. Вызов принят!
Соревнование разворачивается и вглубь и вширь. Женские бригады добиваются больших успехов. На поля выходят десятки новых женских бригад. Но вот в редакцию приходит несколько писем:
«Почему соревнуются только таджички и туркменки? Мы хотим обратиться ко всем женщинам хлопкосеющих республик: «Включайтесь в соревнование!»