— Теперь-то и войны осталось всего ничего. Скоро домой, — сказал сам себе стрелок.
Еще один снаряд разорвался под брюхом самолета. Машина вздрогнула, точно напуганная птица, шарахнулась в сторону, но снова, как показалось стрелку, обрела уверенность полета.
В наушниках опять захрипело, забулькало. «Когда же дадут хорошие шлемофоны, черт бы побрал это ЧМО!» — выругался стрелок.
И вдруг он услышал, как пилот сказал отчетливо, но очень устало, словно засыпал:
— Давай…
Больше уже ничего нельзя было разобрать.
— Командир, что давай?
Наушники молчали.
— Командир, ты жив?
Он крикнул так громко, что его, наверное, можно было услышать даже без СПУ.
Ответа не было. Стрелок вскочил на ноги, резко оглянулся, будто и в самом деле мог разглядеть, что случилось в передней кабине.
Стрелок знал, что в его запасе есть всего три секунды. Потом уже невозможно выпрыгнуть из гибнущей машины, прижмет. Стрелок резко отвел турель, потянул вниз замок фонаря. Раненая рука совсем не ощущала боли. Его движения были сотни раз отработаны еще в школе воздушных стрелков. Он все делал сейчас рефлекторно, без всякого участия сознания. Мысль как бы оторвалась от тела и, с удивлением оглядывала его откуда-то со стороны.
«Неужели этого человека еще три года назад всерьез печалил проигрыш любимой футбольной команды? — удивлялась мысль. — Неужели мальчишка, сидевший в классе у самого окна, и солдат, карабкающийся из задней кабины, один и тот же человек?»
В ушах засвистело. Маленькие колючие шарики, родившиеся в животе, помчались вверх, леденя сердце, застревая в горле. Вихрь больно хлестнул по лицу, толкнул в грудь, точно хотел забросить обратно в кабину. Но вот он соскользнул вниз, над головой пронесся и исчез хвост самолета. Стрелок нащупал на груди кольцо и дернул что было силы. Стремительное падение продолжалось.
«Неужели не раскроется?» — мелькнуло в голове. И тут же он ощутил сильный удар в паху, обожгло плечи.
Свист ветра в ушах внезапно оборвался, и стрелок услышал другой протяжный звук. Нет, это уже не был прерывистый бас мотора, сопровождавший каждый полет от самого взлета до захода на посадку, когда пилот убирал газ. Это был совершенно новый шум, слившийся из множества других маленьких шумов. Вот в этот шум ворвался гудок буксирного катера на реке, кваканье зениток. Это говорила земля. Он слышал ее голос с неба.
Затем стрелок различил легкий посвист, доносящийся сверху. Птицы? Он поднял голову и увидел, как на матовой глади парашютного шелка вспыхивали и тут же гасли тусклые папиросные огоньки.
«Однако как высоко залетают пули», — удивился стрелок. Он глянул вниз. Тарелка земли, поднимаясь то одним краем, то другим и грозя шпилем какого-то собора, как указательным перстом, медленно плыла навстречу.
Но стрелка сейчас не интересовала земля. Он беспокойно шарил глазами по небу, надеясь отыскать грибок второго парашюта. Но парашюта не было.
«Дело дрянь, — подумал стрелок. — Значит, погиб командир, не успел прыгнуть».
В воздухе то там, то сям плыли белые облачка разрывов — свидетели недавнего боя. Восходящий поток играл стайкой листовок и нес куда-то далеко-далеко через весь город. Контуры трех штурмовиков таяли у дымчатой кромки горизонта. Шестеро летчиков уже вышли из-под вражеского обстрела, и крепкие крылья непораненных машин уносили их все ближе к теплу аэродромных землянок, к своим. Кто-то из стрелков выпустил красную ракету. Ее огненный след протянутой для прощания рукой прочертил небо. «Наверно, ребята посылают мне привет», — подумал парашютист, и в это время пулеметная трасса прошла над головою. Нет, это не были шальные, случайные пули. Сомнений быть не могло: земля целилась в парашютиста.
Это была дикая, звериная забава — стрелять по подвешенному в небе человеку, который совсем не может защититься, ответить выстрелом на выстрел, спрятаться в укрытие. И чем ниже спускался купол парашюта, тем больше неприятельских солдат включалось в эту дьявольскую игру.
«Почему же они никак не попадают?» — удивился стрелок.
И вдруг небо потемнело, раскололась земля, ужасная боль пронзила голову, грудь, все тело. Он хотел схватить ртом воздух и не смог. «Все-таки живым они меня не возьмут!» — это было все, что успел подумать стрелок.
А вражеские солдаты, еще не веря, что человек мертв, палили из автоматов, из винтовок, из пулеметов. Теперь даже слепой мог попасть в бездыханное тело, привязанное навсегда к стропам парашюта.