Тем временем мне позвонил Константин Дмитриевич и сказал, что сможет зайти не раньше чем дней через десять, так как сейчас вынужден срочно подыскивать себе угол.
— Хорошо, — сказал я. — Приходите, как сможете. Мы подождем.
А Ивану Яковлевичу не терпелось. Он названивал мне каждый день и все спрашивал, когда же появится фельетон. Я отвечал, что мы уточняем факты.
— Чего же еще уточнять? — недоумевал Ямской. — Неужели вы не понимаете, что этот тип — проходимец и авантюрист?
В конце концов Иван Яковлевич на меня опять обиделся и опять пожаловался нашему ответственному секретарю. Секретарь вызвал меня к себе. Я пришел и принес письмо, которое только что получил:
«Уважаемый товарищ Шатуновский! Срочно отвечаю на Ваш запрос. Он меня очень поразил и удивил. Константин Отоколенко — мой родной внук, а я его бабушка. Вот откуда наше знакомство с ним. Какого я о нем мнения? Он очень гордый. Вот что я могу сказать Вам. Мне уже 86 лет, я лежачая больная, плохо вижу и слышу. С приветом. Валентина Михайловна Г.».
Секретарь удивился.
— Что же ты теперь хочешь делать? — воскликнул он.
— Я все-таки хочу сначала разобраться, кто этому Отоколенко приходится любовницей, а кто бабушкой. Хуже, если придется разбираться в этом вопросе уже после того, когда фельетон будет напечатан.
И действительно, я мог бы попасть в глупое и нелепое положение, если бы вдруг указал, что Отоколенко находится в предосудительных связях с женщинами, в том числе и с Валентиной Михайловной. А это могло случиться, потому что именно фамилия Валентины Михайловны сопровождалось примечанием: «Хорошенькая душечка». Примечание, правда, несколько странное, но ведь никому из внуков не возбраняется называть свою бабушку ласковыми словами.
Следующий ответ пришел от гражданки Д. из города Челябинска:
«Мы с мужем были крайне удивлены, получив от Вас письмо. Мы уверены, что это ошибка или, еще хуже, клевета. Я никогда не встречалась с указанным Вами мужчиной. С ним я незнакома, а поэтому никакого о нем мнения высказать не смогу. Мне уже тридцать пять лет, из них я четырнадцать прожила с мужем, имеем троих детей, взаимоотношения в семье самые теплые и хорошие».
Это было далеко не единственное письмо, авторы которых сообщали, что никакого Отоколенко они не знают. Можно было, конечно, предположить, что некоторые по тем или иным причинам скрывают самый факт своего знакомства с Константином Дмитриевичем. Но если становиться на точку зрения инженера Ямского и считать, что все пятьдесят восемь женщин (пятьдесят девятой, как мы уже знаем, оказалась родная бабушка) являются бывшими женами или любовницами, то ведь должны были отыскаться хоть несколько, которые не захотели бы молчать.
А таких не находилось. Писали нам случайные знакомые Константина Дмитриевича, которые встретились с ним на танцах, в кино, где-то отдыхали в одном санатории. Откликнулись две соседки, четыре одноклассницы, три его бывших учительницы. Позабавило меня письмо Елены Исаевны Р.:
«О самом Константине Дмитриевиче я мало что могу рассказать редакции. А вот зубы у него совсем плохие. Несмотря на его молодые годы, у него уже три вставных зуба, недавно пришлось заказывать две коронки».
Это писала его зубной врач.
Недельки через две после нашего телефонного разговора в редакцию пожаловал сам Константин Дмитриевич.
— Что вам от меня угодно? — спросил он, небрежно развалясь в кресле и закуривая. — С кем живу — мое дело, почему расхожусь — опять же мое дело.
Разговора у нас так и не получилось. Он начисто отказался сообщить, где работает и где сейчас обитает, и ушел, ругаясь и почему-то обещая стереть меня в придорожную пыль.
У меня не осталось ни малейшего сомнения, что этот молодой человек был лживым, распущенным и циничным. Мне теперь нужно было узнать, что он представляет собою на производстве, в коллективе.
Я позвонил Ивану Яковлевичу Ямскому, спросил, где работает его зять.
— Не знаю, не знаю, — последовал ответ, — возможно, даже нигде. Ведь он тунеядец, жил за наш счет.
Тогда я связался по телефону с уральским городком и попросил помочь мне узнать прежнее место работы К. Д. Отоколенко.
— Наведите, пожалуйста, справки, — попросил я.
— Наводить справки мне не потребуется, — усмехнулся секретарь. — Этого человека я хорошо знаю. В прошлом году мы исключили его из комсомола за бытовую распущенность. О нем был написан фельетон в нашей газете. Но вот что странно. Работал он техником в радиоателье без году неделю. И вдруг один ваш московский институт срочно потребовал откомандировать его в столицу. В институт написали, что тут явная ошибка: Отоколенко никаким специалистом не является. Он халтурщик да к тому же пьяница и распутник. А институт упорствовал: «Шлите к нам Отоколенко, и все. Мы сами знаем, кто нам требуется».