Если бы естественный отбор существовал в природе, то он должен бы был оставить известного рода следы своей деятельности, как в ныне живущем животном и растительном мире, так и в мире палеонтологическом; но следов этих, то есть незаметными оттенками переливающихся переходных форм, ни здесь, ни там не существует (гл. XII).
Главное объяснение отсутствия этих следов, представленное Дарвином: крайняя скудость, неполнота, недостаточность геологических и палеонтологических документов, — частью пустая отговорка, частью же неверное перетолковывание фактов; ибо, как раз те самые формации, которые по Дарвину должны были бы преимущественно сохраниться, именно формации опускания, должны бы представлять и наибольшее количество переходных форм, а никак не наоборот, никак не формации поднятия, имеющие менее шансов на сохранение. Если, следовательно, следов этих не находится в формациях опускания, то в формациях поднятия их и подавно не было (гл. XII).
Все примеры вымирания видов, которые мы можем проследить, не предоставляют нам коррелятивного, соответственного вымиранию, нарождения новых форм, вытеснение коими первых и должно бы, по теории [Дарвина], главным образом обусловливать их вымирание, как побежденных в борьбе за существование, в которой поражение ведь означает смерть… Все случаи вымирания, истории коих более или менее известны, ни разу не представили подтверждения нормальному Дарвинову процессу (гл. XIII).
Если бы естественный отбор существовал, то тот органический мир, который произошел бы как результат его деятельности, им обусловленный, т. е. происшедший от взаимодействия изменчивости постепенной, неопределенной и безграничной; наследственности, передающей старые и новые признаки путем, предначертанным ей Дарвином, и борьбы за существование, обладающей всеми теми свойствами, которые ей Дарвин приписывает, притом при устранении каким бы то ни было образом сглаживающего и поглощающего влияния скрещивания, то этот, на Дарвиновых началах построенный органический мир, имел бы совершенно иной характер, нежели тот, который ныне действительно существует. То был бы мир… нелепый и бессмысленный. Таким образом, Дарвиново учение приводится ad absurdum (гл. X, XI). <…>
Шиллер в великолепном стихотворении «Покрывало Изиды» заставляет юношу приподнять покрывало, скрывавшее лик истины, пасть мертвым к ногам ее. Ежели лик истины носит на себе черты этой философии случайности, если несчастный юноша прочел на нем роковые слова: естественный отбор, то он пал, пораженный не ужасом ее величия, а должен был умереть от тошноты и омерзения, перевернувших все его внутренности, при виде гнусных и отвратительных черт ее мизерной фигуры. Такова должна быть и судьба человечества, если это — истина», — такими словами Данилевский заключает свой труд.
«Труд Данилевского, — писал Страхов в указанной выше статье, — нужно причислить к самым редким явлениям во всемирной печати. Можно смело сказать, что эта книга составляет честь русской ученой литературе, что она надолго свяжет имя автора с важнейшим и глубочайшим вопросом естествознания, и что с борьбою против одного из характернейших и распространеннейших заблуждений нашего века, с опровержением теории естественного отбора, имя Н. Я. Данилевского должно быть связано уже навсегда».
1.4.3. Чернышевский
Чернышевский Николай Гаврилович (1828–1889) — российский ученый, писатель, литературный критик в работе «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь» (Предисловие к некоторым трактатам по ботанике, зоологии и наукам о человеческой жизни), опубликованной в журнале «Русская мысль» в 1888 г., кн. IX, за подписью — Старый Трансформист, дал свою оценку учению Дарвина и его последователей.
«Вредно или полезно вредное — вопрос, — писал Чернышевский, — как видите, головоломный. Поэтому ошибиться в выборе между двумя решениями его очень легко. Этим и объясняется то, что почтенные авторы трактатов, предисловие к которому пишу я, держатся теории благотворности так называемой борьбы за жизнь.
Своим основанием они имеют мысль, блистательную в логическом отношении: «вредное полезно».
В каком отношении к фактам неизбежно должна находиться теория, основанная на нелепости? Выводы из нелепости нелепы; их отношение к фактам — непримиримое противоречие.
Теория благотворности борьбы за жизнь противоречит всем фактам каждого отдела науки, к которому прилагается, и, в частности, с особенною резкостью противоречит всем фактам тех отделов ботаники и зоологии, для которых была придумана и из которых расползлась по наукам о человеческой жизни.
Она противоречит смыслу всех разумных житейских трудов человека и, в частности, с особенною резкостью противоречит смыслу всех фактов сельского хозяйства… начиная с первых забот дикарей об охранении прирученных ими животных от страданий голода и других бедствий и с первых усилий их разрыхлять заостренными палками почву для посева».
Из каких же материалов сплетена эта теория? Она была заимствована из теории Мальтуса (1766–1834), которая была разработана последним исключительно для решения одного из специальных вопросов политической экономии и изложена в «Трактате о принципе размножения населения» (1797).
Итак, Дарвин задумал пересоздать естествознание на основании политического памфлета. «Прекрасно, — восклицает Чернышевский. — Но если уж пришлось заимствовать у Мальтуса теорию, объясняющую изменения форм растений и животных, то следовало, по крайней мере, вникнуть в смысл учения Мальтуса. <…>
Мальтус говорит, что каждый вид органических существ имеет силу размножаться; что по действию этой силы количество существ каждого вида становится и остается превышающим количество пищи, находимой этими существами; что потому некоторые из них подвергаются голоду и погибают или прямо от него, или от болезней и других бедствий, производимых им.
Все это правда. Но для чего Мальтус выставляет ее на вид? Он хочет показать, от чего происходят бедствия, которым подвергаются люди, когда чрезмерно размножаются, и показывает, что в этом случае причина их бедствий — чрезмерное размножение: они размножаются, как неразумные существа, и подвергаются бедствиям, каким подвергаются через свое размножение неразумные животные. О чем же говорит Мальтус? О бедствиях и причине бедствий. Что такое, по его понятиям, бедствия? Они, по его понятиям, бедствия, и только; зло, и только. Видит ли он что-нибудь хорошее в причине бедствий, о которой говорит, в чрезмерности размножения? Ничего хорошего в ней он не видит: она — причина бедствий, и только; причина зла, и только.
Так это по Мальтусу. И на самом деле так. Он не прав лишь тем, что производит все бедствия от одной причины — от чрезмерности размножения; есть и другие причины их, совершенно различные от нее; они есть не только у людей, но и у разумных животных и у растений. Например, когда молодые сухопутные млекопитающие, играя, забудут смотреть себе под ноги, забегут в болото и утонут, или когда буря ломает дерево: — это бедствия, происходящие от причин, не имеющих ничего общего ни с недостатком пищи, ни с чрезмерностью размножения. <…>
Дарвин был убежден, что Мальтус думает о бедствиях подобно ему, считает их или благами, или источниками благ. Те бедствия, о которых говорит Мальтус, — голод, болезни и производимые голодом драки из-за пищи, убийства, совершаемые для утоления голода, смерть от голода, — сами по себе, очевидно, не блага для подвергающихся им; а так как они, очевидно, не блага, то из этого, по понятиям Дарвина, следовало, что их должно считать источниками благ. Таким образом, у него вышло, что бедствия, о которых говорит Мальтус, должны производить хорошие результаты, а коренная причина этих бедствий, чрезмерность размножения, должна считаться коренною причиною всего хорошего в истории органических существ, источником совершенствования организации, тою силой, которая произвела из одноклеточных организмов такие растения, как роза, липа и дуб, таких животных, как ласточка, лебедь и орел, лев, слон и горилла. На основании такой удачной догадки относительно смысла заимствованной у Мальтуса мысли построилась в фантазии Дарвина теория благотворности борьбы за жизнь. Существенные черты ее таковы.