Последователи Дарвина развили эту теорию в чисто механическое миросозерцание. Они возвестили, как несомненную истину, что все в мире совершается действием физических и химических сил, которые с помощью приспособления и наследственности, и под влиянием борьбы за существование, постепенно ведут организмы к большему и большему совершенствованию. Со своей стороны, социологи не преминули воспользоваться этим воззрением для своих целей. Ланге [(1828–1875), немецкий философ] провозгласил борьбу за существование основным законом истории; Шефнер [(1831–1903), немецкий социолог] старался на этом начале построить целую теорию исторического развития. Все это учение, по общему признанию, имеет только значение гипотезы. Фактических доказательств тут нет и не может быть.
Действительного превращения одной породы животных в другую никто никогда не видел; для того, чтобы подобное превращение совершилось, как признают сами последователи этой теории, нужны тысячи и даже сотни тысяч лет. Все, следовательно, ограничивается логическим построением, а потому эта система может держаться лишь настолько, насколько она соответствует строгим требованиям логики. Но именно этого соответствия в ней и не видно.
Прежде всего, нельзя не заметить, что весь процесс развития представляется здесь произведением случайности. Люди, не привыкшие к точному мышлению, воображают, что, нагромоздивши миллионы веков, дело решается само собою. Но это значит, — замечает Чичерин, — вместо мысли, пробавляться воображением.
…Для того чтобы целесообразное строение, хотя бы в малейших размерах, могло проявиться в организме, надобно, чтобы последнему была присуща сила, производящая это целесообразное строение…Если случай может сделать то же самое, что делает целесообразно действующая сила, то это одинаково относится и к произведениям природы, и к произведениям человека. По понятиям Ланге выходит, что, например, сочинения Шекспира могли бы через несколько миллионов лет появиться совсем отпечатанными, хотя бы никогда не существовали ни Шекспир, ни изобретатель книгопечатания, ни изобретатель бумаги, ни фабрикант, ни типографщики. Неизвестно откуда происшедшие буквы, по воле случая, сами когда-нибудь расположатся в требуемом порядке на неизвестно откуда явившихся листах. И это создание случая имело бы более шансов на продолжительное существование, нежели другие, ему подобные, ибо случайно появившиеся на свете люди, столь же случайно научившиеся английскому языку, бережно сохраняли бы эту книгу, тогда как бессмысленные сочетания букв оставлялись бы без внимания. Подобные выводы, логически вытекающие из принятых начал, обличают их несостоятельность. Если нет производящей причины, то никогда не будет и следствия, сколько бы веков не повторялась игра случая. <…>
Если известный результат представляется невозможным по существу дела, то нельзя вопрос разрешить тем, что это делается понемножку. А именно к такой аргументации прибегает Дарвин. Он прямо говорит [в работе «О происхождении видов»], что предположение, будто глаз, со всеми его изумительными приспособлениями, сложился в силу естественного подбора [отбора] может показаться в высшей степени нелепым; но стоит предположить постепенность, и все объясняется очень легко. На этом доводе держится вся его система. А между тем это чистый софизм. Этим способом можно доказать, например, что человек в состоянии поднимать горы. Стоит только приучать его понемножку, прибавляя песчинку к песчинке: при изменчивости организма и наследственной передаче приобретенных привычек через несколько тысяч поколений он будет уже нести Мон-Блан. <…>
Точно также и борьба за существование не что иное, как известный способ действия, который сам по себе не способен служить объяснением явлений… Дарвин уверяет, что именно вследствие всеобщей борьбы за существование сохраняются лишь наиболее приспособленные к ней организмы. Но в таком случае, — говорит Чичерин, — должны были бы исчезнуть все низшие формы, а между тем они существуют рядом с высшими. Если они сохраняются, то значит между ними и высшими борьбы нет, и тогда борьба не может быть признана всеобщим законом… В силу борьбы за существование, прежде, нежели исчезли промежуточные формы, они должны были уничтожить низшие; если последние не уничтожились, то это опять означает, что борьбы не было, и что тем и другим было достаточно просторно. <…>
Борьба за существование не объясняет и превращение органов, которые, для того чтобы перейти из одного полезного состояния в другое, должны пройти через промежуточное бесполезное состояние, где носитель их будет находиться в худшем положении нежели прежде. Так, например, предполагают, что крыло птицы развилось из лапы пресмыкающегося. Очевидно, что для подобного превращения нужны сотни тысяч лет, в течение которых превращающийся орган не будет ни лапою, ни крылом, следовательно, не будет служить ни к чему. В борьбе за существование обладатель его, имея более несовершенные орудия, нежели другие, непременно погибнет, а потому крыло никогда не разовьется. Польза крыла может оказаться только в конце развития». В этом случае борьба за существование «может оказаться только препятствием, ибо она ставит животное, находящееся в переходном состоянии в невыгодные условия. Даже первоначальное развитие организмов при таком взгляде становится невозможным…
Хотя физически человек, — пишет Чичерин, — весьма мало отличается от других животных, но в духовном отношении между ними лежит целая бездна. В человеческих обществах господствуют начала, неизвестные материальному миру: наука, искусство, религия, право, нравственность, политика. Человек, с одной стороны, покоряет своим целям внешнюю природу, с другой стороны, он возвышается разумом и чувством к абсолютному источнику всего сущего и сознает вечные законы, управляющие Вселенною.
Это и составляет содержание истории». Не материальные, а духовные начала определяют весь последовательный ход истории. Поэтому перенесение на историю законов, которые «коренятся в свойствах материи, не имеет никакого смысла. Сюда принадлежит, между прочим, и борьба за существование. Если в органическом мире это начало не может считаться движущею пружиною развития, то тем менее оно способно управлять историей человечества…
Уже сам родоначальник этой теории, говоря о борьбе за существование, заявил, что он принимает этот термин в обширном и метафорическом значении. Но, прилагая это начало к истории человечества, Дарвин заметил, что даже в обширном и метафорическом значении оно не объясняет множества явлений».
1.4.2. Данилевский
Один из самых замечательных людей России Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) всю свою зрелую жизнь ревностно изучал организмы и лишь под конец приложил это огромное изучение к разбору теории Дарвина. «Знание животных и растений, — по словам философа Страхова, — было его главным знанием, и он занимался этим предметом с необыкновенным постоянством и любовью. В своих далеких и частых поездках он не только изучал животных… но делал тысячи наблюдений над всякого рода явлениями природы, а в свободные часы читал сочинения натуралистов. Познания Данилевского в науке об организмах не было ознакомлением с ними по книгам, по гербариям и чучелам… это было изучение живой природы во всей полноте ее жизни, многолетнее близкое знакомство со всей игрой органических явлений; это было точное знание, соединенное с тем пониманием, которое дается лишь любовью и непосредственными впечатлениями.