Ослушаться её приказа не получилось.
Я просыпаюсь от грохота. Сердце выбивает бешеную дробь. Кругом привычная разноцветная рябь тусклого света ночника. Я сажусь на кровати, прижимаю скомканное одеяло к груди.
Бах-дзинь! – я подпрыгиваю, хотя это просто что-то разбилось в коридоре. Просто что-то разбилось. Ничего страшного.
БАХ! – я подскакиваю.
Снова в коридоре, но уже ближе. Воры сюда вряд ли залезут, и всё же... я спускаю ноги, нащупываю тапочки. Спрятаться? В шкафу? Под кроватью?
– Ненавижу тебя! Ненавижу! – взвизгивает тётя.
Опять её истерики.
Закрыв глаза, я натягиваю одеяло на плечи.
– Убирайся! Ненавижу тебя!
Что-то разбивается. Дядя опять будет ругаться из-за разбитых антикварных ваз. Наверное, он прав, и ей пора обставить дом чем-нибудь попроще.
– Ненавижу!!! Не хочу тебя видеть! Никогда больше!!
Бедный дядя. Я вздохнула.
– Зачем ты это сделал?! Я же приказывала тебе: никогда! Никогда не смей меня останавливать! Я делаю, что хочу! И ты мне – не указ!
Тётя что-то разбивает. Это так и будет сходить ей с рук?
– Мне плевать! Я не боюсь! Они не посмеют меня тронуть!.. Я сказала – не посмеют!.. Нет, не тебе лучше знать!.. Не смей называть меня дурой!!!
По коридору прокатывается волна магического удара, судя по звуку, сметая драгоценное убранство.
Затем всё стихает, и мне вдруг становится страшнее, чем прежде. Некоторое время я, поджав ноги к груди, томлюсь, поражённая ужасом тишины. Какая она глухая и вязкая, и кажется – во тьме что-то есть, что-то живое и злобное, смотрящее на меня из ажурных теней от витражных переплётов ночника, из-под стола, из-под шкафов, таящееся под кроватью, тянущееся ко мне... ощупывающее.
Я зажмуриваюсь, вкладываю силу – как учил доктор – и вокруг вспыхивает огненная нить оберега; сразу становится легче дышать, и неведомое зло отступает, оставив после себя лишь лёгкий бег мурашек вдоль позвоночника.
Я открываю глаза: всё тихо и спокойно, но тревога не уходит. Я спрыгиваю с кровати, отбегаю, с опаской поглядывая на краешек беспросветного мрака под белоснежной простынёй. Мне безотчётно, неконтролируемо страшно, и нить оберёга истончается, теряет успокоительную ровность обруча из волшебного пламени. Я понимаю, что тётя будет ругаться, но между этим ужасом и её криками выбираю последние.
И я иду из разноцветной своей комнаты в исковерканный магией коридор: темно, только жёлтый прямоугольник света течёт на пол и стену напротив приоткрытой двери в тётину спальню; везде осколки, обрывки картин, обои лоскутами свисают со стен – словно огромный жук в шипастом панцире прополз здесь. Тут тоже что-то злое, такое же вязкое и давящее.
Огненный оберег тускнеет, я спешу вперёд, к спасительному свету, под ногами хищно хрустят черепки, дыхание перехватывает, будто кто-то невидимый хватает меня за горло, запускает призрачную когтистую лапу в грудь, к сердцу.
Свет. Яркий. В первое мгновение – слепящий. Я шагаю в бело-золотое убранство спальни. Тётя сидит спиной ко мне на своей огромной постели под балдахином из белоснежного бархата. Тётя. Я шагаю к ней, и вижу руки: красивые руки с изящно утончёнными запястьями и чуть расширяющимися подушечками пальцев скользят по её спине, стягивая шёлк вечернего платья со спины, ныряя в рыжие кудри.
В роскошных волосах мелькает серебряная львиная морда с зажатым в пасти крупным серым квадратом, на мгновение мне кажется, что рук – четыре, и тётя запрокидывается, рассыпая медно-золотое сокровище локонов по постели. Над ней склоняется, едва касаясь кончиками длинных бело-седых волос мужчина... Хэлиш!
Я отступаю на шаг – почти неслышно, только скрипит осколок.
Хэлиш поднимает бледное, похожее на злую маску лицо, и я вижу страшные, абсолютно чёрные глаза. Огонь оберега гаснет. Меня касается чужая, жестокая магия...
Глава (2)13. Разборки