– А вам, Вайс, при таком характере упражняться не с кем будет, даже в кружке самодеятельности, – как бы между прочим произнесла она.
– Не тебе меня учить.
– А я разве учила? – приподняв бровь, невинно поинтересовалась Патрисия.
Виктор строго посмотрел на товарища-воздыхателя:
– Эрни, следи за ней внимательно.
– Без проблем, – Эрнест придвинувшись к Патрисии, ухватил её за руку. – Глаз с неё не спущу. – И, касаясь губами запястья, добавил с придыханием: – Тем более, мне совершенно не хочется спускать с неё глаз.
«У него что, брачный период?» – Доминатрикс уже подташнивало.
– Эрни, не время для шуток, – глядя на него, Виктор крикнул: – Эй, Шварц, долго будешь копаться?!
– Это ты копаешься! – звонко ответила Виктория.
Он обернулся: скрестив ноги, она сидела на плоту, а рядом с ней пылали жаром перенесённые костры с рыбой и дичью.
«Я бы пошла с ней в джунгли», – Доминатрикс сложила на коленях руки и тяжко вздохнула:
– Да, с ней не пропадёшь, не то, что с некоторыми.
Повернувшись, Виктор смерил меня очень, очень нехорошим взглядом.
– Я сказала это вслух? – трепетно спросила я, пригибаясь от невольного ужаса.
– Ты говоришь больше, чем следует пленнице, – Виктор снял запирающий барьер. – Шевелитесь быстрее.
Легко поднявшись, Алоис протянул мне руку. Тёплую, сильную руку, на которую приятно было опираться. Но я вспомнила его страшную магию, и по спине поползли мурашки.
Глава (2)14. Доктор и Дьявольский химик
Через зелёные тени деревьев и золотистые пятна света уносил нас плот, качался в объятиях водоворотов, мою руку ласкал мягкий шёлк волос Алоиса. Птицы перекрикивались визгливыми и хриплыми голосами: Уха-уха-уха-ха!
«Готова к воспоминаниям?» – спросила Доминатрикс.
– К каким? – я не успела толком подумать, как…
Это было безумие чистой воды – влезть в тётин гардероб. Комната, полная прекрасной одежды, волнительного запаха духов, обуви. А я смотрю на перепуганное отражение: глупая малолетка в сером ученическом платьишке, как софитами высвеченная на месте преступления крупными лампами. А за стеной – торопливые шаги. Служанка или тётя идёт – мне несдобровать.
Метнувшись к выключателю, я вытягиваюсь на цыпочки и отключаю свет. Мрак ослепляет, и взгляд прилипает к щели между дверью и косяком – я не посмела бы закрыть последний проблеск света, даже если бы…
Бах! Сыплется с потолка штукатурка: кто-то чудовищным пинком открыл дверь в спальню. Мелькает в проёме изумрудное тётушкино прогулочное платье, кружева вздёрнутого подъюбника, башмачки: тётю вносят на руках. Волосы её растрёпаны, голова безвольно запрокинута.
– Дура, глупая женщина, – бормочет несущий её Хэлиш и, шумно протопав по паркету, опускает тётю на кровать.
Та, раскинув руки, лежит неподвижно. Склонившись, Хэлиш трясёт её, хлопает по щекам:
– Ну же, очнись, очнись же, – его голос срывается, шлепки по щекам всё сильнее, и голова тёти страшно болтается из стороны в сторону. – Очнись, открой глаза, держись. Шарлотта, Шарли, ты можешь: держись. Ты можешь!
Тётя не открывает глаз, и Хэлиш испуганно отступает, хватается за голову. Он ходит из стороны в сторону, ныряя из льющегося в окна света в сумрак теней. Снова подскакивает к тёте и, перевернув, лихорадочно ослабляет корсет. Мне страшно от кукольной неподвижности тётушки, хотя я не люблю.
Содрав лиф платья и расшнуровав корсет, Хэлиш снова переворачивает тётю и, склонившись, задирает ей веко, пристально смотрит в глаз:
– Проклятье.
Внезапную тишину нарушает звон пощёчины, ещё и ещё.
– Держись! – Хэлиш трясёт тётю, и её голова, руки дёргаются, вскидываются и опадают.
Мне хочется кричать, но ни звука не выходит из сжатого спазмом горла.
Тихо дребезжит в глубине дома звонок. Встрепенувшись, Хэлиш пулей вылетает из спальни, а я… я боюсь ужасно и остаться здесь, и высунуться из убежища. Тётя неподвижно лежит на постели. А если очнётся и заметит меня?