– Да ладно, тебе жалко, что ли? – ухватывает тётю за бёдра Дедалион. – И десять минут – это о том, что ты спрашивал.
Хэлиш устало смотрит на них:
– В этом нет страсти, одна злость.
– А ты не хотел отомстить за её издёвки? – смотрит на него Дедалион. – Ну давай, скажи честно.
Хмуро глядя на него, Хэлиш ровно выговаривает:
– Знаю, ты возненавидел всех женщин за то, что самая близкая, давшая тебе жизнь, хотела тебя убить, но Шарлотта к этому отношения не имеет.
Долгая-долгая, тяжёлая пауза. Фонтисы Дедалиона ослепительно сияют.
– Слезай, – приказывает он.
Тётя сползает с него и садится рядом. А он… он встаёт и тоже застёгивает ширинку, одёргивает одежду. На Хэлиша он не смотрит до тех пор, пока они не сталкиваются у двери: Хэлиш сжимает его плечо:
– Она не будет помнить. И ты не напоминай.
– Какая жалость, – кривится Дедалион. – Ты лишаешь меня главного удовольствия.
– Она поправится? – словно не замечает его слов Хэлиш.
– Поблюёт пару дней, головной болью помучается – и будет как новенькая. Таким сукам ничего не делается, – он пытается высвободится.
Но Хэлиш держит крепко:
– Тебе нужно отпустить прошлое.
– Нет!
Резкий хлопок – Дедалион, залепив Хэлишу пощёчину, зло скалится ему в лицо:
– Это не твоё дело! Не суйся! Не лезь в то, чего не понимаешь! Ты был там, ты… – он задыхается всхлипом, трясёт головой.
И убегает, шаги затихают.
– Ему нужно время, – японец поднимается. – Не дави.
– Будет продолжать в том же духе – его пристрелят, как бешеного пса, – Хэлиш отирает кровоточащую губу. – И последи, чтобы он не употреблял то, что варит, у него совсем крыша едет. Возможно, стоит запереть его на пару месяцев…
– Сами разберёмся.
Теперь и шаги японца стихают вдали.
Постояв с закрытым ладонями лицом, Хэлиш встряхивает серебристой гривой и подходит к постели. Тётя внимательно смотрит на него.
Её истошный крик оглушает:
– Виктор!!! Виктор! – превращается в вой.
Шарахнувшись, я забиваюсь под висящие на перекладинах платья, в душные пропахшие духами подолы.
Вой обрывается. Я сижу, сижу и жду, прислушиваясь к шагам, пытаясь понять, что значили все те слова и действия. Слушаю шорохи, шаги.
Но вечно прятаться в гардеробной невозможно, и я осторожно приближаюсь к сияющей щели: Хэлиш , придерживая влажные волосы тёти, подводит её, одетую в один халат, к постели.
– Как же мне плохо, о, как мне плохо, – стонет тётя, укладываясь на освобождённое от покрывала место.
Она бледна, глаза покраснели, но ни намёка на истерику.
– Больше не употребляй ничего подобного, – просит Хэлиш, а она тянет его за измазанный кровью воротник, шея под которым синяя от кровоподтёков, и улыбается:
– Да брось, это было весело, – и она касается его подзатянувшейся губы. – Значит, Виктор к тебе ревновал?
– Да, – Хэлиш отводит её красивую руку от своего лица. – А теперь спи.
– Мне так холодно, что я не усну… без подогрева, – тётя криво улыбается, тянется к нему.
Высвободившись из её рук, Хэлиш отступает:
– Я принесу шаль или манто.
И я понимаю, что это конец: Хэлиш идёт на меня, идёт в гардеробную, и я пячусь, пячусь, а дверь отворяется, щёлкает выключатель.
Хэлиш сверху вниз смотрит на меня. Его голос ласков:
– Берта, подойди, пожалуйста.
Я отрицательно качаю головой.
– Я не причиню вреда, – он вдруг оказывается рядом, его тёплая рука на моей голове, тёплая магия колюче врывается в память вместе с чужой тревогой почти боли.
Глава (2)15. Катастрофа
Первое ощущение пробуждения – тошнотворная муть, камень в желудке. Хотелось свеситься с края плота и…