Она так странно смотрела на меня, мотнула головой и пояснила:
– Как и всякий зверомаг, Алоис может застрять в животном состоянии. Но обычных магов, даже ведьм, возвращают церковной магией, а на повелителей это не действует. Он может остаться львом навсегда.
Мне стало холодно в этом жарком мире.
– Я пойду за ним, – Патрисия указала вдоль ручья. – А ты двигайся дальше по воде, на изгибе поворачивай на…
Я схватила её истончившуюся руку:
– Не бросай меня. Нет, только не оставляй меня одну.
– Я нужна Алоису, – Патрисия выкручивала запястье, но я держала мёртвой хваткой, причитая:
– Нет, только не оставляй меня здесь.
– Тебя встретят, тебя ищут, там Эрнест и Виктор.
– Нет!
Тёмные птицы шумно вспорхнули в небо, Патрисия смотрела мне в глаза, а по щекам текли слёзы – и по её, и по моим. Я опустилась на колени:
– Пожалуйста.
Она прошептала:
– Ты понимаешь, что он может… остаться животным навсегда?
– Я буду бежать изо всех сил, я… я выложусь по полной, только… я боюсь оставаться. А Алоис… он сильный, ты же знаешь, он со всем справился – и это тоже переживёт.
Тяжело вздохнув, Патрисия сдержанно кивнула:
– Да, Алоис сильный. А ты… беги быстрее.
Кивая, я понимала, что почти обманула: сил у меня совсем не было. Добежала я только до изгиба, там рухнула в тихую заводь, позволяя воде мочить шкуру. Спикировав, Патрисия сердито заклекотала:
– Поднимайся!
– Умоляю, – язык едва шевелился.
Обратившись, Патрисия опустилась на колени и выдохнула:
– Пятнадцать минут на отдых, – она завалилась на бок, едва дышала.
Медленно вернувшись в человеческий облик, – сразу нахлынул колкий страх, – я выдавила:
– Давно спала?
– Дня два назад.
Вода тихо журчала, в сладком запахе цветов и свежести ручья неспешно и путано мешались мысли. Резко и внезапно меня накрыли воспоминания, сердце зашлось, и я приподняла невыносимо тяжёлую голову:
– Виктор как?
– Покусанный, но живой.
– Где Виктория?
– В Альбионе, – сонно отозвалась Патрисия. – Скоро из больницы выпишут.
– Вы оставляли её наедине с Дедалионом?
– Нет, Алоис перед побегом попросил меня этого не допускать.
Сил ответить «Хорошо» у меня не было, но перед тем, как уснуть, я подумала: «Алоис… не лишён благородства. Алоис…»
В маленьком лагере – центре поисковой операции ордена Феба – Виктор встретил меня без особого энтузиазма. Пять маскировочной окраски палаток прожаривались солнцем, Виктор – исхудавший, нервный – широко шагал между ними. Мне стало не по себе, я стыдливо прикрывалась пальмовыми листьями.
– Явилась, – Виктор стянул просторную, пахшую потом и цветами рубашку, небрежно бросил мне. – Рассказывай.
Его прямой и красивый обгоревший нос пересекали рваные белые полоски шрамов. Я только начала прятаться под горячей тканью, а он уже рычал:
– Рассказывай давай.
Покрываясь мурашками, глядя на него исподлобья, я глухо ответила:
– Еды.
Ну или пусть убьёт – лучше так, чем голодной и немытой.
Выругавшись, он пропустил меня в палатку с кухней, в её бежевое, аккуратное нутро, и, налив сладкого чая, бросил на деревянный стол передо мной завёрнутые в фольгу сэндвичи:
– Говори. Живо.
Фольга хрустела под моими дрожащими пальцами. Боже, как пахла буженина! Хлеб! Зелень. Сыр! По щекам заструились слёзы. То и дело откусывая бесподобный сэндвич, шумно отпивая чай из большой стальной кружки, я рассказывала, и никакие заклинания неразглашения мне не мешали. Виктор вскидывал брови, качал головой, закрывал загорелое лицо рукой, вздыхал, закатывал глаза – романтизм был ему явно чужд.
Дослушав историю, он сердито покачал головой:
– Такой переполох из-за какой-то девки… вот дурак.
Я вздрогнула. Возможно, Доминатрикс права, и Виктор действительно невысоко ценит женщин. В следующую секунду на моих руках сомкнулись серебряные тонкие кандалы, я заглянула в холодные светлые глаза.