Внутри всё сжалось от непонятного, мутного ужаса, даже пот холодный на лбу проступил. Переведя дыхание, я последовала за странной парочкой. Они шли витиевато, и с каждым шагом страх ощутимее стискивал сердце холодными когтями, я подумала уже отступиться, когда мы добрались до маленькой, неприметной и неприятной церквушки. Один её вид вызывал у меня непонятный, животный ужас.
На непропорционально широкой паперти уныло серого цвета сидели трое калек, священник отсыпал им часть собранного, и они, подобрав костыли, бодро – на собственных ногах – удалились. Хэлиш что-то недовольно сказал, на что священник засмеялся, ещё посмеиваясь разжёг газовые горелки по бокам обитой железом двери, сдёрнул с неё агитку «Шмеля», отпер и пропустил раздражённого Хэлиша внутрь.
Минуту или две я стояла, выглядывая из-за угла дома, теребя манжет, не решаясь следовать за ними. Но и секреты Хэлиша я выведать хотела, понять, не он ли опять заинтересовался Доминатрикс.
Ещё раз оглядев неприятную церковь, я бросилась к ней, нырнула за высокую паперть, подтягивая подол, сжимаясь в уголке и молясь об удаче: от входа этот закуток не должен был просматриваться. Тут было сыро и неудобно, корсет пережимал живот, но я ждала, прислушиваясь, стараясь унять бешено колотившееся сердце. А пальцы мелко дрожали.
Минут через пять на малолюдной улице перед храмом появился человек в тёмном, безрукавом плаще с низко надвинутым капюшоном. Мне показалось, лицо скрыто маской телесного цвета, и явно не показался браслетный каркас боевого фонтиса, блеснувший в тусклом освещении аметистом камня и золотом благословенного креста, когда мужчина спешно оглядывался.
Вжавшись в стену, я подтягивала ноги к груди до боли в затёкших мышцах, но незнакомец присматривался к чему угодно, кроме входа в церковь, в котором, не обнаружив свидетелей, поспешно скрылся.
Любопытство было растравлено до предела, но у примыкавшего к высокой стене храма, судя по всему, не было удобного для разведки чёрного входа. Странное ощущение, что-то вроде дежа-вю, мучило меня, я желала и боялась действовать, просто сидела, разглядывая разномастные булыжники и набившуюся между ними грязь.
Начало смеркаться, и тихие, унылые звуки этого района пугали всё больше, даже свет в окнах казался мрачным и злым. Уйти я не решалась, – вдруг выходящий Хэлиш заметит, – от стывшей земли по телу расползался холод, я пеленала ноги в подол и обшитый посеревшим кружевом подъюбник лёгкого платья. Снова и снова я пыталась понять, почему в этот раз Каннингэм на стороне Хэлиша.
От звука открывавшейся двери сердце ушло в пятки, но и радость нахлынула на меня, отразилась нервной улыбкой. Кто-то вышел на крыльцо. Человек в плаще быстро, не оглядываясь, скрылся в тёмном переулке. Дверь не закрывалась, но, придавленная ужасом, посмотреть я не решилась.
– Хочешь исповедаться? – вкрадчиво предложил кто-то.
Я покрылась холодным потом. Хэлиш уныло отозвался:
– Ты давно не тот священник, которому можно исповедоваться, Зостер.
– Но моя память жива, Алоис, – священник вздохнул, – и от неё никуда не деться.
– Раньше надо было думать, – беззлобно ответил Хэлиш и спустился на несколько ступеней. – Но, возможно, я приду завтра.
Зостер усмехнулся:
– Твоё «возможно» всё равно что «нет».
– На этот раз я просто не знаю, как сложатся обстоятельства, – после паузы Хэлиш добавил: – Действительно не знаю.
– Понятно, – священник цокнул языком. – Этой ночью я зажгу лампады и помолюсь за тебя.
– Мы не из тех людей, чьи голоса достигают ушей ангелов, – Хэлиш спустился с лестницы.
– Я так не думаю.
Моё сердце бешено гнало кровь: всего пару шагов в сторону, один взгляд – и меня обнаружат.
– Так или иначе, – продолжил Хэлиш, – но для этого дела скорее понадобится помощь Сатаны…
– Не шути так.
– До свидания.
– Держи глаза души закрытыми, – крикнул Зостер в спину удалявшемуся Хэлишу. – Не открывай их.
Ужас охватил меня, но ответил Хэлиш не оборачиваясь:
– Не буду!