Спокойной учёбы у него не вышло – многим пришлись не по нраву его гордыня и увлечённость знаниями (в Академии Феба существует пижонство такого рода, что учить уроки считается зазорным и чревато неприятностями с одногруппниками: оценки следует получать за то, что ты понимаешь слёту, а не за зубрёжку).
Да и сам по себе он был не слишком приятен: во внешности было что-то неуловимо неопрятное, длинные кудри то ли от природы непослушные, то ли он их редко расчёсывал, и его глаза, яркие своей темнотой на бледном, будто восковом лице, пронзительны до неприятности (если он снисходит до осмысленного взгляда на окружающих).
Но это были цветочки в сравнении с поспевшей ягодкой.
Дедалион просился в помощники магохимику (а магохимия слыла его особой страстью и любовью, за которую – и за невероятное чутьё трансформаций – его прозвали Дьявольским химиком). Штатный магохимик – щеголеватый Фелис Гатар – был человеком ленивым, и за обещание делать всю работу, кроме лекций и проставления оценок, вопреки правилам сделал Дедалиона лаборантом. Это нарушение стало причиной неприятностей, начавшихся с события, бывшего до недавнего времени самым ярким моим воспоминанием об обучении в Академии Феба.
В тот день первой парой у нас была магохимия, и Герда с Полем…
Герда с Полем…
Они потащили меня с утра пораньше в лаборатории – забрать у Дедалиона заказанные накануне работы. Вечно они тянули до последнего, надеясь разобраться, а потом мчались к нему, уговаривали, доплачивали за срочность и, чуть свет, обмирая от ужаса и эха собственных шагов, пробирались в тонувшие в рассветных сумерках холодные лаборатории. Я традиционно стояла на стрёме у массивной двери с красной табличкой «Только для сотрудников». В тот раз привычный ритуал нарушил взвизг Герды. Рванув тяжеленную дверь, я пробежала лабораторию, – от благословенной магии поползли колючие мурашки, – и заскочила в подсобку: там парила, изогнувшись напряжённой дугой, голая девушка. Задыхаясь от жгучей вони химикатов, мы ошеломлённо её разглядывали: белоснежная, чуть дряблая кожа пухлого тела, искажённое лицо и светлые волосы, почти касавшиеся влажно блестевшего пола.
– Позовите, позовите кого-нибудь, – донёсся сбоку сдавленный голос с неизбывным лёгким акцентом. – Не могу её больше держать.
Вытянутую руку с наладонным фонтисом трансформации, малопригодным для творимого им волшебства парения, покрытый испариной, мертвенно-бледный Дедалион придерживал другой рукой, этот учебный фонтис уже вибрировал, и он смотрел на камень с пылавшим благословенным крестом как на готовую взорваться бомбу – впрочем, это было недалеко от истины.
– Скорее, – сквозь зубы прорычал Дедалион. – Ты, – он посмотрел на Герду. – Живо за доктором. Ты, – рыкнул он на Поля. – За Гатаром. Ты, – он обратил на меня ужасный безумный взгляд. – Позови кого-нибудь, кто удержит заклинание парения.
Мы одновременно бросились бежать, столкнулись в дверях, в суете выскочили в коридор и помчались в разные стороны, эхо наших шагов бешено звенело по пустынным коридорам. Учителя магохимии обнаружила я. Он был в прекрасном расположении духа и начал добродушно журить за беготню, но я, задыхаясь, выпалила, что в лаборатории несчастный случай. Гатар побледнел. И побежал туда.
– Какого чёрта здесь происходит? – замер он на пороге. – Что ты с ней делаешь?
– Ей – нельзя – ни – к – чему – прика-саться, – цедил Дедалион. – Иначе – погибнет. Помогите – её – держать. Фонтис – не – выдерживает.
Гатар коснулся тонкого браслета с голубым фонтисом и перехватил заклинание. Рухнув на колени, прямо на битое стекло колб, Дедалион остервенело сдирал раскалившийся фонтис. Гатар побледнел сильнее:
– Матерь Божья, это же Пенелопа Мерченкс. Что ты с ней сделал?
– Она сама, – исступлённо забормотал сражавшийся с фонтисом Дедалион, его пальцы соскальзывали с завитков застёжек. – Я, я не думал, что она придёт и возьмёт сама, я говорил, что не дам ей в долг, я её предупреждал, я не думал, что она снимет защиту.