– Ну что, – доктор покачал головой. – Кончились спокойные времена. Фелис, потащили её ко мне, этого шила в мешке не утаишь. И не говори потом, что я не предупреждал.
– Но я не думал, что всё так получится, – залепетал Гатар. – Ничего не предвещало…
– Как ты был дураком, так и остался, – доктор указал на дверь. – Неси давай.
– Может, прикроем её? Всё-таки дочь…
– Ладно, ладно, – доктор магией подвесил вокруг неё плакаты со стен. – Если тебе от этого легче…
– Надеюсь, нам это зачтётся, – вздохнул Гатар, и их удивительная процессия тронулась к медпункту.
Мы с Гердой стояли в оцепенении, не представляя, что делать. Дедалион что-то глухо бормотал в ладони, мотал головой, и чёрные растрёпанные кудри прерывисто вздрагивали. В дверь заглянула светлая голова доктора:
– Приберись здесь. Дедалион!
Он дёрнулся.
– Приберись, – грозно повторил доктор.
– Хорошо, – кивнул Дедалион.
Доктор посмотрел на нас:
– Идёмте, девочки, нечего вам здесь делать.
И мы пошли, подталкиваемые его жёсткими ладонями. Дедалион смотрел на обожженные руки, выражение его лица скрывали смолянистые пряди.
То ли он убрался плохо, то ли не успел, то ли семейный злой рок над ним властвовал, а для него всё сложилось неудачно: Каннингэм был в отъезде, полисрыцари быстро и беспрепятственно обыскали лаборатории и обнаружили следы изготовления наркотиков.
Гатар отрицал свою причастность, кое-кто из учеников дал показания против Дедалиона, Пенелопа обезумела, и её разъярённый отец обрушил гнев на непосредственного виновника.
Академия гудела потревоженным ульем (о, какие версии выдвигались, какие невероятные предположения строились, вплоть до того, что Пенелопа хотела покончить с собой от безответной любви к Дедалиону, для которого единственная женщина – пробирка). Газеты не унимались, полоскалось грязное бельё семьи Дедалиона (а иногда и Мерченксов), и казалось, судьба незадачливого малолетнего преступника решена.
Перелом произошёл внезапно: в газетах вместо гневных, с изобличением наследственной склонности к преступлениям, появились сочувственные, даже давившие на жалость статьи о несчастной судьбе Агнессы и Дедалиона. Приводились животрепещущие подробности её неудачного покаяния и удачного самоубийства, как она пыталась утащить сына с собой. Поднялись из архивов данные о приводах отца Дедалиона за драки и рукоприкладство в семье, расписывались условия проживания семей грузчиков в доках – с этих подробностей воротило.
Не обошли газеты вдруг ставшее очевидным неправомерное заключение несовершеннолетнего без права выхода под залог. За дело взялся скандально знаменитый и знаменитый скандалами адвокат Хорхе Мартинес де Ривейро – жгучий красавец-брюнет, сделавший себе славу на подобных шумных делах.
В этот раз его венец непобедимости поблек: вердикт был обвинительным – по производству и распространению наркотических средств магического происхождения. Но подведя под суд Гатара как зачинщика и нашего доктора за пассивное соучастие, де Ривейро выцарапал смягчение приговора Дедалиону. Тот был пожизненно лишён права пользоваться фонтисом выше уровня один-три, заниматься магохимией и научными исследованиями, но отделался от заключения: «за варварские условия содержания до суда» ему оставили только условное – пять лет, с правом продолжать обучение.
Гатара и доктора, когда шум стих, отпустили за недостаточностью улик, но преподавать в Академию они не вернулись. Дедалион появился там в конце года – такой же гордый, с красным клеймом инквизиции на тыльной стороне левой ладони и лишь немного более неприязненный к людям, хотя после статей о «варварских условиях» можно было ожидать, что его мизантропия трансформируется в социофобию.
Вёл себя Дедалион тише воды, ниже травы: никаких домашних работ за деньги, почти безвылазно торчал в библиотеке и не посещал столовую, сдал экстерном экзамены за оставшиеся курсы третьей ступени и диплом. Год от Дедалиона не было ни слуху, ни духу, а после он неожиданно – не пойму, как удалось подобное провернуть с его волчьим билетом – устроился в Академию преподавать историю, и вот тогда… тогда у Хэлиша появился конкурент по невыносимости: если Алоис просто дотошен, то Дедалион оказался дотошен, язвителен и злопамятен сверх всякой меры.