– Она красивая?
Вздохнув, он отвечает вполне миролюбиво:
– Да.
– Как её имя?
– Кэрри.
Я вздрагиваю. Но, нет, они меня не заметили.
– Как у моей племянницы, – задумчиво произносит тётя.
– Да.
– Это взаимно, или опять несчастная любовь, воздыхания, разбитое сердце?
– Неопределённо.
– Почему?
Алоис снова медлит перед ответом:
– Она далеко живёт.
– И что вам мешает съехаться?
– Непреодолимые обстоятельства.
– Прости, сложно представить непреодолимые обстоятельства, способные помешать двум взрослым людям сойтись.
– Но они есть.
Тётя усмехается:
– Она не плод твоего воображения?
– Нет. А теперь рассказывай, как блистательная Шарлотта снизошла до меня.
Я устаю ждать ответа и думаю уйти, когда тётя вдруг говорит:
– Я живу... как в витрине. Один день невыносимо похож на другой. А я... я живая, из плоти и крови, я в расцвете сил, желания испепеляют меня, я хочу любви, ласк, прикосновений, хочу, чтобы меня желали, боготворили, я хочу, чтобы моей красотой, такой быстротечной, наслаждались, чтобы меня брал сильный человек, тот, кем я восхищаюсь, и чтобы он делал это часто, чтобы я не сходила с ума от неудовлетворённости, а Карл... я для него – игрушка, просто украшение для выхода в свет, повод похвастаться перед друзьями. Он уже месяц не прикасался ко мне.
– А Виктор?
– Вик-тор, – тянет тётя, покачивая полусогнутой ногой. – Он не хочет со мной разговаривать.
– Ты сделала ему больно. Очень больно.
– Знаю, – вздыхает тётя, пошатываясь, подходит к окну, встаёт лицом к лицу с Алоисом. – Моя красота гибнет. Я гибну. Пожалей меня. Будь со мной.
Обвив его шею руками, взрывая бело-голубые волосы, она встаёт на цыпочки и прижимается к губам. На мгновение Алоис обнимает её, но вдруг решительно отстраняет, прижимает к окну:
– Я и жалею тебя, дурочка: не хочу, чтобы ты сделала то, о чём потом пожалеешь.
Тётя ударяет его по щеке звонко-звонко:
– Бесчувственная скотина! Ненавижу тебя! – она снова замахивается, но Алоис хватает её за запястье, за второе.
– Успокойся, – он встряхивает тётю. – Ты пьяна.
– Не хочу успокаиваться! Ненавижу тебя! Ненавижу Карла! Ненавижу Виктора за то, что он такой... – тётя всхлипывает, – дурак.
Она оседает на пол, Алоис подхватывает её, легко поднимает, разворачивается и, увидев меня, замирает. У него строгое, но приятное молодое лицо, словно разрисованная под рыбью чешую скула и что-то странное в глазах. И фонтис бледный-бледный, вставлен вместо булавки в пышный галстук. Алоис улыбается:
– А, юная Берта.
Тётя испуганно смотрит на меня.
– Все называют меня Кэрри, – тихо отвечаю я. – Берта – имя моей мамы, я не хочу, чтобы меня называли, как её. Это её имя. Навсегда.
– Но для меня ты будешь Бертой, – Алоис мягко улыбается. – Можешь называть меня Алоисом. А сейчас принеси, пожалуйста, стакан воды для своей тётушки, она неважно себя чувствует.
Подставляя к бару кресло, слышу тётин шёпот:
– А если она расскажет Карлу?
– Не расскажет, – тихо обещает Алоис.
– Откуда ты знаешь?
– Не расскажет, поверь мне.
Я с трудом дотягиваюсь до стаканов, отыскиваю среди бутылок одну с минеральной водой, наливаю в хрустальный стакан, ставлю его на открытую дверцу бара, слезаю на пол, беру стакан, разворачиваюсь: тётя полулежит на диване, Алоис сидит рядом, внимательно наблюдая за мной.
Я приношу ему стакан, он передаёт его тёте. Мы молча поглядываем друг на друга, и я понимаю, что такое странное в его глазах – в одном только зрачок, всё остальное – жёлтое:
– А что случилось с вашим левым глазом?
– Несчастный случай, – так же мягко улыбается Алоис.