На страницах журнала «Москоу мэгэзин» (март 1991) в статье под названием «Почем интервью, товарищ бюрократ?» американская журналистка Карен Дьюкес рассказывала, что теперь, в эпоху гласности, с иностранных корреспондентов советские официальные лица требуют крупные суммы в твердой валюте за любые интересные сведения. Бутылкой водки или чистой видеокассетой не отделаешься. Руководитель прессслужбы московской милиции Владимир Мартынов сообщил, что максимальная сумма, взимаемая с иностранных тележурналистов за один день съемок репортажа о работе милиции, составляет 1000 долларов. Журнал привел слова декана факультета журналистики МГУ Ясена Засурского, что официальные лица, требующие плату за информацию, напоминают ему таксистов, которые требуют сотни рублей за проезд от аэропорта Шереметьево до центра Москвы. А ведь по Закону СССР о печати официальные лица обязаны давать интервью журналистам бесплатно.
Безусловно, нормативная практика отставала от действующего сегодня Закона о печати, и, по мнению председателя Комитета по гласности Верховного Совета СССР В. Фотеева («Известия», 25.3.1991), еще предстояло многое сделать:
«Но, что уже совершенно очевидно, следует отказаться от практики подмены закона прежней административно-приказной формой управления средствами массовой информации. Комитет по гласности, по сути дела, превратился в место, где разбираются жалобы с требованием обуздать прессу. Хотя, совершенно очевидно, для этого и существует закон, которым должно руководствоваться общество. И когда в Верховном Совете СССР раздаются требования разобраться с очередным неугодным для депутатов печатным выступлением, следует помнить об этом. Иначе это грозит обернуться бесправием, очередной уздой на гласность. Быть может, сейчас реально средства массовой информации подошли к качественно иной задаче: формировать общественное мнение на основе действительно разносторонней информации, считает В. Фотеев.
И свою задачу комитет видит прежде всего в обеспечении реализации Закона о печати. Предполагается создать программу, которая реально обеспечивала бы гласность: создание полиграфической базы, органов, которые бы занимались подготовкой кадров, защитой журналистов и изданий. А сегодня им приходится действовать в условиях жестокого давления как со стороны издателей, так и учредителей. В этой связи характерен пример газеты народных депутатов Красноярского края „Свой голос“. Издательство „Красноярский рабочий“ в обмен на согласие печатать газету потребовало от редакции расписки в том, „что она обязуется не подвергать огульной критике партийные комитеты“. Случай симптоматичный, характеризующий ярко монополизм, который сегодня складывается на издательском рынке. Впрочем, с подобными ультиматумами сталкиваются не только местные издания. Издательство „Правда“ в ответ на желание ряда центральных изданий стать учредителями отказалось заключать с ними договор».
А что обо всем этом думают на Западе? Американская эмигрантская газета «Новое русское слово» (14.12.1990) так откликнулась на данные перемены в СССР, поместив заметки нашего бывшего соотечественника Марка Поповского «Слово и топор». Заголовок статьи Поповского вызван трагическими обстоятельствами гибели от руки неизвестного до сих пор убийцы известного проповедника и писателя Александра Меня. Поповский продолжает:
«Гласности уже три года. На Западе ее считают главным и неоспоримым достижением Горбачева. В Советском Союзе отношение к гласности несколько более осторожное — даже у тех, кто поддерживает президента-генсека. Похоже, что вступивший в действие 1 августа 1990 года Закон о печати не избавил советскую прессу от элементов страха и присутствия лжи. Во всяком случае, руководство еженедельника „Московские новости“, в своем „Открытом письме“ заявило на днях: „Народ должен знать всю правду о реальном положении дел. Полуправда и откровенное вранье государственных деятелей должны быть наказаны“ („МН“, 1 ноября). Это мнение разделяют многие писатели и редакторы, они желают, чтобы рамки гласности были расширены. Но одновременно распространена в обществе и противоположная точка зрения, которую откровенно высказывают, например, читатели газеты „Известия“. „Свобода и независимость органов печати нужны для одного — для дискредитации партии, захвата власти всякими радикалами“, — пишет житель Львова. „На месте правительства и партии я бы установил за вами, товарищи газетчики, строгий контроль. Если вас не сдерживать, ой сколько вы дров наломаете“, — пишет москвич. Из города Всеволожска требуют „защитить общество от информационного насилия и для этого установить нравственную цензуру“. Из Горького несется окончательный приговор: „Бесконтрольная печать в цивилизованном обществе недопустима и вредна“.
Как же реально выглядит на сегодня допущенная советской властью гласность в прессе?
Гласность какую-то степень свободы обществу действительно предоставила. Со страниц газет и журналов звучит слово ученых, священников, офицеров и просто рядовых граждан, которые в письмах в редакцию откровенно рассказывают о тяготах своей повседневной жизни.
При всем том, ослабив несколько давление на печать, власти и своих интересов не забывают. Госпропаганда не умолкала, а лишь сменила тон. Народу твердят, что прежние институты удушения полностью обновлены и никакой опасности для граждан более не представляют. Об этом пишут, дают интервью за интервью руководящие работники КГБ и Главлита — организации, возглавлявшей цензуру печати. Главлитчики публично клянутся, что писатели и журналисты никогда больше не услышат от них запретов и указаний. Цензоры (должность эта, однако, не упраздняется!) будут отныне лишь добрыми советчиками и консультантами пишущей братии с тем, чтобы предупреждать утечку государственных секретов. А поскольку в СССР теперь сплошной хозрасчет, то главлитчики даже предлагают редакциям и издательствам заключать договора и платить цензорам за их заботы. Самоокупаемость! В связи с этими переменами Главлит — штаб государственной цензуры (хорошо помню его громадную домину в Китайском проезде, неподалеку от ЦК партии) переименован теперь в ГУОТ — Главное управление по охране государственных тайн в печати и других средствах массовой информации. Давая интервью, деятели этого самого ГУОТа извиняющимся тоном признают, что да, пока еще 20–30 названий книг из числа привозимых с Запада в таможне ежедневно задерживается, но это, видите ли, те произведения, от которых „веет духом холодной войны“, которые „разжигают конфронтацию, пытаются подрывать советский строй и единство страны“. Список запрещенных книг? Нет, пока такой список не составлен. Вопрос о том, пропускать или не пропускать, решается на месте. Зато в библиотеках нынче полная свобода: под арестом остаются лишь полтысячи названий книг. Остальные — читай не хочу! Но пока главлитчики давали свои „расслабляющие“ интервью, а депутаты (почти три года!) создавали и утверждали Закон о печати, власти не прекращали политику цензурирования. За это время сделаны были попытки сместить четырех редакторов газет и журналов, которые давали своим читателям „слишком много“ нежелательной информации. Гнев, в частности, обрушился на редакторов газеты „Аргументы и факты“ и городской газеты г. Ногинска, журналов „Октябрь“ и „Книжное обозрение“. Выгнать с работы, правда, удалось только одного из бунтовщиков, но у хозяев страны есть немало и других средств давления на прессу.
На 22-й день после вступления в силу Закона о печати, того самого, что провозгласил полный отказ от цензуры, выпущен был и разослан „тем, кому о том ведать надлежит“, новый секретный „Перечень сведений, запрещенных к опубликованию“. Издан „Перечень“ тиражом 20.000 экземпляров, так что получит его целая армия надзирателей над печатью. Исключительно для их сведения в нем сообщается, что журналисты не имеют права касаться вопроса о заболеваемости скота ящуром и особенно строго запрещено называть цифры гибели скота; нельзя писать о неудовлетворительном состояний воинской дисциплины личного состава Вооруженных сил СССР, о преступности и самоубийствах а армии; секретны любые подробности, касающиеся износа железнодорожных вагонов и локомотивов. И еще и еще… Список секретных сведений утверждает Совет министров, и, разумеется исходные данные приходят из министерств. Принцип прост: министерские чиновники объявляют засекреченным все то, что обнажает их плохую работу, неудачи, бездарность и безграмотность руководства. Народ не должен знать, что гибнут миллионы голов скота, что вагоны и локомотивы вконец изношены, и тем самым железнодорожные катастрофы, можно сказать, запланированы, что армия распадается, а армейское имущество, включая боевую технику, разворовывается. Так, едва Закон о печати вступил а силу, под его главный тезис об уничтожении цензуры аппаратчики немедля подложили мину. Вместе с тем на поверхность выплыл другой параграф того же закона: нарушителям государственных тайн грозит суд и лишение свободы от 5 до в лет! Такая вот ловушка для особо ретивых искателей, хранителей и распространителей общественной правды.