Он задумчиво посмотрел на нее, возможно, только сейчас заметив, что на ней было все то же темно-коричневое платье, в котором она каждый раз встречалась с ним с тех пор, как кончилось лето, с единственной разницей, что в этот раз она повязала вокруг шеи кремово-коричневый платок.
— У тебя была тяжелая жизнь, правда? — спросил он, и голос его дрогнул. — Подумать только, что имела Диана, когда была маленькой! Уроки танцев и музыки, бессчетное количество красивых платьев и туфель. Мне сейчас очень грустно, что ты имела так мало.
— Но ведь она от этого не стала самой счастливой девочкой на свете, правда? — колко сказала Адель. Она не хотела, чтобы он жалел ее, и вспомнила Диану с кислым лицом и гадким нравом.
Майлс вздохнул.
— Нет. Ее по-прежнему нельзя назвать счастливой, и я часто думаю, что это моя вина. Я был озабочен своей карьерой, когда дети были маленькими, и не много времени проводил с ними. И еще они видели столько перепалок между Эмили и мною. Не думаю, чтобы я когда-нибудь говорил с Дианой так, как разговариваю с тобой.
Адель не знала, что на это сказать. Маленькой девочкой она всегда представляла, что обеспеченные люди живут пленительной жизнью, но теперь, после разговоров с Майлсом, понимала, что совсем необязательно бывает так. Иногда он говорил, каким большим и пустым кажется его дом в Гемпшире, и она догадалась, что рое его старших детей с семьями не часто навещают его. Она подумала, что он о многом сожалеет, и это было еще одной причиной, почему она не могла отдалиться от него.
Отвезя Адель в общежитие, Майлс вернулся в гостиницу в Блумсбери, где он остановился. Вместо того чтобы лечь в постель, он сел на стул у огня, который разожгла для него горничная, и подумал об Адель. Он задумался, почему раньше, после пары их первых встреч, не ждал следующей, и понял, что сам себе копал могилу.
Ему никогда не приходило в голову, что он сможет полюбить ее так же, как других своих детей, если не сильнее. Потому что именно это он чувствовал сейчас по отношению к ней. Не просто тепло, потому что она была веселой и добросердечной. Не вину, потому что ее детство было несчастным. И не только гордость, хотя иногда гордость действительно так переполняла его, что его подмывало похвастаться ею.
Это была любовь.
Он всегда считал себя умным мужчиной, а его коллеги-юристы считали его человеком чести. И тем не менее его вовлекло в тайные отношения, которые вполне могли бы настроить Эмили и других его детей против него, если бы это выплыло. Но держать это в тайне казалось так несправедливо.
Уставившись на огонь, Майлс вспомнил, как Майкл любил большой камин, который они всегда разжигали в столовой на «Ферме» зимой. Вспоминает ли Майкл сейчас этот камин? Представляет ли себе накрытый стол с хрустальными бокалами и фамильным серебром, поблескивающим в свете свечей? Стоит ли у него перед глазами мать, красивая, в темно-синем вечернем платье с блестками, которое он всегда настоятельно просил ее надевать на семейные сборы? А каким он вспоминает Майлса? Одетым, чтобы ехать в Сити, в темном костюме и котелке? Или в парике и судейской мантии, как на фотографии, которая стоит на серванте в столовой?
Майлс глубоко вздохнул, потому что каким бы его мальчик ни вспоминал своих родителей, вряд ли он мог представить, какая дилемма стоит перед отцом.
Майкл всегда был очень честным. Майлс не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь солгал. Поэтому он предположил, что если бы он спросил сына, как ему поступить, Майкл настоятельно посоветовал бы сказать правду, а там пусть как карты лягут.
Но одной из его карт был Майкл, еще одной — Эмили, а еще Ральф, Диана и внуки. А что, если он потеряет их всех?
Майкл был голоден и пытался согреться, сворачиваясь в клубок под одним грубым, поношенным одеялом на сбитом в комки, влажном матраце. Барак В был длиной двадцать пять футов и шириной четырнадцать футов, у стен стояли двенадцать трехъярусных деревянных коек. Пол был просто сбит из досок. В центре барака стояла печь и стол с несколькими скамейками. Майкл занимал нижнюю койку и был ближе всех к печи, из уважения к его ранениям. Но печь уже два дня не топилась, потому что кончилось топливо. Завтра должны были отправиться на его поиски, но, по всей вероятности, может потребоваться несколько дней, пока они его достанут.
Но Майкл не терял бодрости духа. У него здесь были хорошие друзья, они могли болтать, играть в карты, писать письма, читать, и всегда оставалась «травля болванов» — развлечение, заключавшееся в том, чтобы докучать охранникам или надувать их, с тем чтобы убить время. В бараке находилось двенадцать англичан, три американца, один канадец, два австралийца, четыре поляка и два француза, это была интересная «смесь», и они редко скучали. Днем из-за своей больной ноги Майкл не мог присоединиться к другим, бегающим вдоль периметра забора, играющим в футбол и даже делающим гимнастику, но он был способен это пережить. А ночей он просто боялся.