Месяц назад эту информацию нельзя было бы вырвать у нее даже под пыткой, но Адель была больше заинтересована в том, чтобы поддержать разговор, чем сохранить свою преданность человеку, который не хотел ее видеть.
— А какой твой папа?
— Ничего, когда не пьет, — сказала с тоской Берил. — Поэтому нас забрали, когда мама заболела. Он ушел в запой.
— А что это? — спросила Адель.
Берил пожала плечами.
— Пил все время, не приходил домой и все такое.
Адель хотела задать конкретный вопрос об отце Берил, но не знала, как подойти.
— А твой отец… — она на мгновение заколебалась. — Ну, он ласковый с тобой?
Берил сморщила лоб.
— То есть? Значит, обнимает ли меня и все такое?
Адель кивнула.
— Да, все время. Даже еще больше, когда выпьет.
Разговор внезапно прервался, когда Сьюзен попало в глаза мыло и она расплакалась. К тому времени как старшие девочки вымыли мыло из глаз, вытерли девочку и надели на нее ночную рубашку, Адель не придумала, как снова возобновить разговор.
Она хотела узнать на самом деле, целовал ли папа Берил когда-нибудь ее в губы. Мистер Мэйкпис снова сделал это с ней, после того как долгое время ласкал ее. У нее по коже пробежали мурашки, и это смутило ее. Она почувствовала почти облегчение, когда время урока подошло к концу, но при этом она боялась, что он перестанет любить ее, если она не захочет снова поцеловать его.
Адель подумала, что если бы знала, как на самом деле настоящие отцы ведут себя по отношению к дочерям, у нее не было бы этого странного чувства по отношению к мистеру Мэйкпису. О Джиме Талботе думать было нечего, она не помнила, чтобы он целовал или обнимал ее, даже когда она была маленькой, хотя помнила, как он подбрасывал Памелу в воздух, чтобы она смеялась.
У кого она могла узнать, как ведут себя обычные отцы? В этом месте не было никого, кто жил бы в семье, которую можно было бы назвать нормальной, во всяком случае, в такой семье, о которых она читала в книгах. Даже в книгах было не совсем ясно. Дочери всегда подбегали к отцам, они обнимались и целовались, и она всегда предполагала, что это было так, как она видела, когда мистер Паттерсон здоровался с детьми. Но в любом случае было бессмысленно сравнивать мистера Паттерсона с мистером Мэйкписом. Мистер Паттерсон работал на железной дороге; он был грубым, жестким человеком, совсем не таким, какими бывают учителя.
Через две недели, во время чаепития, в «Пихты» поступила еще одна девочка, по имени Руби Джонстон. Ей было десять лет, столько же, сколько Фриде. Она выглядела больной, была очень худой и бледной, ее одежда была на несколько размеров больше, чем нужно, и кто-то отрезал ее каштановые волосы так, что осталось не больше дюйма длины. Она выглядела сильно испуганной, когда миссис Мэйкпис завела ее в кухню и она увидела всех детей, сидевших вокруг стола. Адель было очень жаль ее, потому что она вспомнила, как чувствовала себя в первый день.
— Адель, тебе придется переехать в комнату на чердаке, чтобы уступить место Руби, — сказала миссис Мэйкпис, после того как представила всех детей.
Адель взглянула на Берил и увидела, что той было неприятно слышать эти слова. Адель догадалась, что она думает, будто теперь вся ответственность за Мери ляжет на нее, когда малышка будет просыпаться по ночам. Адель тоже была не рада перемене. Она не хотела быть одна в комнате наверху.
Это была неопрятная крошечная комната, которая оставалась нежилой в течение многих лет. Сюда часто залетали птицы из-за щелей в карнизе дома. Стены были покрыты пятнами, на полу лежали сырые голые доски, и, кроме того, в этой верхней комнате не было электричества.
Адель, безусловно, не считала, что Берил и Фрида были хорошей компанией, они были скучными и глуповатыми и боялись даже собственной тени, но она уже привыкла к их обществу. Если она просыпалась ночью, их присутствие успокаивало ее. Но если не считать этого, Адель боялась, что пребывание в собственной комнате еще больше отличит ее от остальных детей.
Она и так отличалась, потому что была самой старшей и, кроме этого, были еще частные уроки. Никто никогда ничего о них не говорил, но, вероятно, лишь потому, что они рассматривали это как какое-то наказание, а не как привилегию. И все же время, проведенное отдельно от других детей, заставляло ее чувствовать свою изоляцию.
Мистер Мэйкпис сейчас на каждом уроке хотел целовать и ласкать ее, и иногда он вообще ничему ее не учил.
Раньше Адель думала о его объятиях как о райском счастье. Но теперь, когда ее мечта сбылась, она уже не хотела этого.