Впрочем, столь явный религиозный и интеллектуальный контраст и кажущаяся непоследовательность отнюдь не угнетали большинство японцев. Ведь в японской культуре «идеологические» лев и ягненок вполне могут мирно ужиться и даже превратиться в некий гибрид. Что же касается дзэн, то он смог проникнуть и в японское «сердце». Апеллируя к внутреннему, подсознательному, инстинктивному, дзэн следует скорее даосско-синтоистским корням японской культуры, чем интеллектуальной буддийской традиции. Для самураев внутреннее чувство имело значение гораздо большее, чем идеи. Вот почему они сочли дзэн соответствующим своему духу.
Говоря об истории японского буддизма, в том числе и о «буддизации» некоторых синтоистских институтов и идей, следует упомянуть вот еще что. Буддизм, несмотря на всю свою терпимость, гармоничность и способность к адаптации, время от времени вызывал-таки подъем гнева со стороны синтоизма, что, в частности, имело место в первые годы после реставрации Мэйдзи в 1868 году. Тогда многие «буддизированные» синтоистские святилища были «синтоизированы» вновь, а сам буддизм несколько лет, по сути, находился вне закона. Однако вскоре равновесие, столь характерное для японской культуры, опять взяло верх. Синтоизм, в свою очередь, тоже в какой-то степени выиграл от тысячелетнего господства буддизма. Во всяком случае, он научился лучше выражать и формулировать свои достаточно расплывчатые доктрины и сумел стать осазнающей себя религиозной традицией.
НАЧАЛО ЭПОХИ САМУРАЕВ
Хэйанская эра, отмеченная относительным спокойствием и высоким уровнем буддийской культуры, длилась около трех столетий (900-1200). Конец ей положил приход к власти военных кланов, которые в течение последующих четырехсот лет поочередно оспаривали власть друг у друга, пока в 1600 году, с установлением режима Токугава, в Японии не воцарились на последующие 250 лет мир, спокойствие и единство. Поэтому неудивительно, что влияние воина на жизнь страны, на ее культуру и ценности оказалось столь значительным, тем более, что в период Токугава страна была практически изолирована от иностранного влияния.
Крушение эпохи Хэйан ускорила борьба между кланами Хэйкэ (Тайра) и Гэндзи (Минамото). Оба они соперничали за власть и влияние при дворе Киото. Хэйкэ одержали верх и выдали дочерей из своего клана замуж за членов императорской семьи. Практически все лидеры клана Гэндзи были казнены. Спастись от мечей Хэйкэ смогли только двое мальчиков, бежавших на северо-восток. Однако, если у клана остается наследник, это означает, что вассалы сохранят свою верность. Двое малолетних Гэндзи, Ёритомо и Ёсицунэ, остались в живых, и данное обстоятельство оказалось впоследствии решающим.
Когда старший из них, Ёритомо, повзрослел, он сумел собрать вокруг себя родственников Гэндзи, преданных вассалов и кланы «грубых варваров» северо-восточных провинций, всегда державшихся обособленно от изнеженной аристократии Киото и ненавидевших ее. Они были готовы присоединиться к Ёритомо для того, чтобы покончить с ней, а заодно и с диктатурой Хэйкэ. Так началась борьба на уничтожение, которая вылилась в конечном счете в войну Гэнпэй (Гэндзи—Хэйкэ). Хэйкэ потерпели в ней сокрушительное поражение и были уничтожены как клан, а в 1192 году император провозгласил Ёритомо сёгуном, «полководцем, подавляющим варваров».
Прежде чем перейти к описанию взимотношений императора и сёгуна, необходимо внести одну историческую поправку. Длительное противостояние Гэндзи и Хэйкэ не было лишь борьбой между двумя могущественными и стремившимися к власти кланами. Вот что говорит Сансом:
«Весьма удобно описывать события тех лет, что последовали за неудавшимся мятежом Хогэн в 1156 году, в свете конфликта между двумя великими домами. Однако не следует полагать, что они только этим и исчерпывались.
В течение второй половины, двенадцатого столетия власть постепенно переходила от двора и знати к народившемуся классу землевладельцев, которые жили в провинции и стремились к захвату новых владений и установлению контроля над армией. Два клана находились по разные стороны баррикад, как того и требовал устав преданности господину, но по сути интересы их были одинаковыми, сумей они договориться и поделить предполагаемые дивиденды»
Победа клана Гэндзи (Минамото) и его сторонников просто окончательно узаконила процесс, который шел уже в течение многих лет: центральное правительство постепенно теряло контроль над страной. Чтобы стимулировать экспансию на север и восток, сопровождавшуюся вытеснением айну, и увеличить производство зерна, власти обещали завоевателям освобождение колонизованных земель от налогов. Да и на уже давно обжитых землях они также шли на уступки. Тем временем кланы землевладельцев, удаленные от столицы, все меньше горели желанием платить правительству Киото налоги на содержание живущих в праздности ленивых аристократов, даже если некоторые из них и приходились им кровными родственниками. Кроме того, центральные власти уже не имели достаточно войск, чтобы поддерживать порядок в провинциях и собирать там налоги. Они все больше зависели от воинов местных кланов. Так продолжалось в течение двух столетий или около того: контроль за армией и местными ресурсами утекал из рук правительства в провинцию. Триумф клана Гэндзи и его союзников лишь подтвердил данное положение вещей и ускорил процесс перехода власти.
Признание этой военно-политической ситуации нашло отражение в новой форме государственного устройства император назначил Ёритомо сёгуном. С данным назначением начался этап удивительных взаимоотношений между троном и сёгунатом, которые оставались одной из основных черт политической системы страны на протяжении почти семи столетий.
Когда одна сторона набиралась могущества и влияния, другая временно отступала, хотя в целом доминировал всегда сёгунат, за исключением немногочисленных и спорадических попыток отдельных императоров вернуть себе политическую власть. Случались за долгие века этого странного спектакля и такие периоды, когда и император, и сёгун бессильной хваткой цеплялись друг за друга, а реально страной управляли регенты какого-нибудь военного клана, что еще больше запутывало политическую обстановку.
И все-таки каждый участник представления нуждался в другом. Как мы помним, символической силой, связывавшей японские кланы в единую нацию, был миф о том, что японцы — народ божественного происхождения, а управляет ими уполномоченный на то богами император. Крушение мифа об императорском царствовании поставило бы под угрозу надежду на окончательное политическое объединение страны и подвергло бы сомнению легитимность веками освященных институтов власти. Поэтому сёгуны искали императорского благословения на пост «полководца» для того, чтобы подтвердить обоснованность своих претензий на поддержание хотя бы видимости порядка, а бесправные в политическом отношении императоры вынуждены были волей-неволей даровать подобные благословения.
Взаимоотношения императора и сёгуна имели и еще одну отличительную черту — поначалу сёгунское управление осуществлялось из удаленного от двора региона. Ёритомо сделал своей ставкой Камакура, что в нескольких днях пути на северо-восток от Киото. Отсюда он мог контролировать ситуацию в столице и стране, не утруждая себя придворными интригами и необходимостью приудерживаться дворцового этикета и моды. В конце концов, Простые манеры и одежда воина были до сих пор главной составляющей его образа жизни. Почему он должен отказываться от них? Он и его помощники чувствовали себя уютнее в Камакура. А новый порядок однозначно свидетельствовал: помпезная и пышная жизнь является уделом двора, а реальная власть находится в Камакура, в руках сёгуна. После смерти Ёритомо номинально управляли его ротомки, но власть уже от его неумелых сыновей перешла к регентам Ходзё. Последние, тем не менее, продолжали придерживаться политики отстраненности от двора. Лишь в 1336 году (спустя 140 лет после назначения Ёритомо сёгуном) наследовавший Минамото сёгунат Асикага перенес свою ставку в Киото. Но и там сёгуны продолжали играть ведущую роль.