В течение следующих четырех лет Кнайфель выполнял различные разовые работы, доходов от которых его семье из трех человек едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Вторжение советских войск в Афганистан переполнило чашу терпения Кнайфеля. Каждый раз, когда он проезжал на велосипеде мимо советского памятника-танка, символа кровавой коммунистической агрессии, его сердце взывало к мести. Наконец это чувство взяло верх.
Кнайфель решил организовать акт протеста и за помощью в его осуществлении обратился к двум своим друзьям, разделявшим его взгляды. Один из них был сержантом ННА и командиром танка. «Мы долго думали над тем, что нам сделать, чтобы вызвать наибольший общественный резонанс, и решили, что лучше взрыва этого монумента с танком ничего придумать нельзя. Мы также решили, что эту акцию можно провести только в том случае, если будет гарантия того, что не пострадают невинные люди. В противном случае от нее придется отказаться. Мы ведь не убийцы».
Изготовив взрывчатку, заговорщики начинили ею стальной баллон из-под водорода. Кнайфель сконструировал электрический детонатор и примитивный таймер. Когда наступил день, на который была назначена акция, Кнайфель убедил своих друзей остаться дома, потому что «они были моложе меня и имели маленьких детей».
Вечером 9 марта 1980 года, в третье воскресенье Великого Поста, Кнайфель погрузил бомбу в свой видавший виды «трабант». В карманах у него был револьвер и пять самодельных ручных гранат. «Я был уверен, что меня поймают, и твердо решил не даваться им живым», — объяснил он.
Кнайфель припарковал свою машину в переулке, примерно в ста ярдах от мемориала. Было темно, и шел мокрый снег, однако ему был отчетливо виден танк на массивном постаменте из красного гранита, залитый светом прожекторов, установленных у казарм Народной полиции напротив. Местность вокруг выглядела пустынной. Кнайфель, мокрый и запыхавшийся после переноски тяжелой бомбы, вскарабкался на постамент и запихнул свой груз как можно дальше под танк. Он поставил таймер на десять минут, спрыгнул вниз и пошел к своей машине. Едва он успел сесть в машину и захлопнуть дверь, как раздался оглушительный грохот, сопровождаемый сильной вспышкой. Взрыв был настолько сильным, что осколок танковой брони впился в высокую стену, окружавшую полицейские казармы. Когда полицейские высыпали наружу, Кнайфель уже отъехал на безопасное расстояние.
Режим запретил СМИ освещать это событие, однако известие о взрыве облетело всю Восточную Германию, передаваясь из уст в уста. Рюдигер Кнехтель, пограничник, превратившийся в активного антикоммуниста, сразу же вспомнил этот случай: «В то время как части спецназа МГБ и полиция рыскали везде в поисках преступника, люди злорадно потирали руки».
Некоторое время Штази не удавалось выйти на след. Однако Иозеф Кнайфель сам совершил серьезную ошибку, рассказав обо всем своему пастору и нескольким друзьям из числа прихожан. Позднее Кнайфель пришел к выводу, что либо кто-то из них был осведомителем, либо в квартире пастора было установлено подслушивающее устройство. 18 августа, через пять месяцев после взрыва, Кнайфеля арестовали, как только он вошел на территорию предприятия, где он временно работал. Трое сотрудников Штази выскочили из-за груды камней с пистолетами. В это время другая группа гэбистов арестовала жену Кнайфеля, Ирмгард. Несколько дней спустя был схвачен и восемнадцатилетний сын Кнайфелей, Фридсман. В тюрьме оказались и два помощника Кнайфеля.
Закрытый процесс по делу Кнайфеля начался 9 марта 1981 года в тщательно охраняемом здании суда в Карл-Маркс-Штадте. Разумеется, прокурор, судья и народные заседатели все были членами СЕПГ. «Я твердо решил бойкотировать этот фарс, — рассказывал автору этих строк Кнайфель. — Когда судья начал зачитывать приговор и прозвучали слова „именем народа“, я закричал: „Хватит издеваться над этими словами, народ здесь ни при чем, вы, лакеи! Я не признаю этот ваш приговор“». Два сотрудника Штази тут же выволокли Кнайфеля из зала суда. Он даже не услышал, что его приговорили к пожизненному заключению.
16 марта Кнайфеля привезли в бранденбургскую тюрьму. Его втолкнули в крошечный бокс автозака, пристегнув наручниками левую руку к решетке, а правую к стальному кольцу, ввинченному в пол. В такой крайне неудобной позе Кнайфелю пришлось оставаться в течение трех часов поездки. Он был одет в тонкую рубашку и брюки в то время, как на улице было очень холодно. Дрожа от холода и от боли, он закричал: «Вы, собаки, прекратите издевательства над политическим заключенным!». Тучный надзиратель просунул дубинку через решетку и ударил ею Кнайфеля по голове. «Мои зубы лязгнули, и я выплюнул кровь. Когда меня выволакивали из фургона, я мог лишь стонать».
В Бранденбурге Кнайфеля посадили в маленькую камеру площадью не более трех квадратных метров И без всякого отопления. Позднее ему пришлось сидеть с двумя уголовниками. Один из них был женатым партийным функционером, который соблазнил одну из сотрудниц партаппарата. Она вскоре начала его шантажировать, и он убил ее. Этот убийца, как сказали надзиратели Кнайфелю, должен был «модернизировать его». Протестуя против таких попыток криминализации политических заключенных, Кнайфель начал свою первую голодовку, которая продолжалась несколько месяцев. Время от времени его помещали в тюремный госпиталь, где подвергали принудительному кормлению. «Несмотря на свирепые директивы майора Арндта, который хотел, чтобы я умер, доктор Хофман, человек, для которого этика врача стояла на первом месте, вытащил меня из моей дыры и спас мою жизнь», — вспоминал Кнайфель.
Ирмгард Кнайфель дали два года исправительно-трудовых работ за «недонесение о преступлении», хотя муж никогда не делился с ней своими планами. «На допросах следователи Штази убеждали меня подать заявление на развод, обещая мне немедленное освобождение. Но я отказалась». Ирмгард содержали почти в таких же суровых условиях, как и мужа. Сына Кнайфелей приговорили к десяти месяцам тюрьмы, однако через четыре с половиной месяца его выпустили, дав два года условно. Сержанта ННА приговорили к четырнадцати годам, а другой приятель Кнайфеля получил шесть с половиной лет.
О бедственном положении, в каком оказалась его семья, Кнайфель узнал лишь год спустя. Лишь полгода спустя после своего освобождения Ирмгард Кнайфель получила разрешение на свидание с мужем в тюремном госпитале продолжительностью в один час. Им запретили обняться или даже дотронуться друг до друга. Ирмгард не разрешили говорить о своем пребывании в тюрьме, поэтому Кнайфель не знал, что ей пришлось вытерпеть. «Однако одного взгляда на нее было достаточно. Ей было сорок лет, но выглядела она на все пятьдесят».
В 1984 году гэбисты решили, что упрямца Кнайфеля следует поместить в более суровые условия. Самым подходящим местом для него сочли «Баутцен-I», «Желтую Беду». Там имелся карцер специзоляции. Следующий год Кнайфель провел в темной, сырой одиночке.
Кнайфель не хотел, чтобы его принимали за обычного преступника, и на перекличках обычно кричал: «Кнайфель, политзаключенный коммунистов!». Его так часто и жестоко избивали за это, что он потерял счет побоям. Били его, как правило, привилегированные уголовники. Одним из самых жестоких его мучителей был бывший член СЕПГ и офицер полиции по фамилии Тирфельд. Огромный детина, он отбывал уже второй срок за растление малолетних. Первый срок он получил за изнасилование своей дочери. В тюрьме он специализировался на выдергивании рук из плеч. Однако там был и надзиратель, старший сержант Вольфганг Шмидт, который сам любил заниматься подобными делами.
В холодную зиму он наслаждался тем, что окатывал Кнайфеля ледяной водой из ведра.