Время от времени Кнайфеля переводили в камеру попросторнее, где содержались трое-четверо заключенных, обычно матерых уголовника. Поскольку он упорно не поддавался «перевоспитанию», такой эксперимент, как правило, продолжался недолго. Кнайфель находил все новые и новые способы протеста. Острым концом сломанной пластмассовой ложки он вскрыл себе вены на ноге и собрал кровь в чашку. Прежде чем кровь свернулась, он нарисовал на стене камеры карикатуры, высмеивающие надзирателей и коммунизм. В другой раз он написал кровью на своей тюремной робе «Политзаключенный». На этом этапе здоровье Кнайфеля сильно пошатнулось. Его ноги распухли до такой степени, что стали похожи на колоды.
В августе 1985 года Кнайфеля перевели в тюремный госпиталь близ Лейпцига. В соседней палате лежал Иоганнес Цубер, двадцатидвухлетний студент из западногерманского города Эрлангена, который отбывал срок за «бандитизм», заключавшийся в том, что он помогал гражданам ГДР бежать на Запад. Узники не видели друг друга, однако случались моменты, когда охранники отвлекались, и тогда они могли переброситься через зарешеченные окна парой слов, сказанных шепотом. Когда Цубер узнал, что его собираются освободить и депортировать в Западную Германию, Кнайфель поспешно набросал тайное послание. Цуберу удалось вывезти его, и через несколько дней оно было опубликовано в малотиражной западногерманской газете «Патриот». Статья об издевательствах Штази над заключенными и мужественном сопротивлении, которое оказывал своим палачам Кнайфель, борясь в неравных условиях, была озаглавлена «Призыв о помощи с другой стороны». Тогда же молодой студент информировал правительство ФРГ и представителей лютеранской церкви о жуткой ситуации, в которой оказался Кнайфель.
«Призыв о помощи» не оказал немедленного воздействия. С течением времени Кнайфель изменил формулировку своего ответа на утренних поверках, отвечая надзирателям, входившим в его камеру: «В камере два заключенных и один политзаключенный хонеккеровской банды». К 1987 году у него вся голова была покрыта шрамами — следами побоев. На некоторые раны были наложены швы, другие зажили сами, без вмешательства медиков.
«Бывали случаи, когда на мои раны и язвы никто не обращал внимания, — вспоминал Кнайфель. — Я зализывал их или смазывал своей мочой, чтобы избежать инфекции».
«Однажды, когда меня привезли в медсанчасть с очередной травмой головы, я пожаловался врачу, но тот лишь сказал: „Не нужно так часто падать“.».
Однако в этой системе работал врач, на которого Кнайфель смотрел как на ангела милосердия. «Это был доктор С. Г. Рогге. Несмотря на свой довольно высокий чин подполковника, он был прежде всего гуманистом, спасшим много жизней, включая мою собственную. Не все сотрудники Штази были негодяями. Мы, заключенные, очень боялись, что когда-нибудь его подловят на этом». По прошествии многих лет Кнайфель узнал, что гуманные стороны характера доктора Рогге все же не ускользнули от внимания соответствующих инстанций. Однако недостаток конкретных улик помешал им упрятать добросердечного доктора за решетку.
Одним из излюбленных орудий пыток надзирателей были наручники номер восемь, названные так из-за своей конфигурации. Отсутствие шарнирных соединений совершенно не позволяло двигать руками.
2 января 1987 года в Баутцен пришел приказ генерала Вильфреда Лустика, начальника управления исправительно-трудовых учреждений ГДР. Окончательно выведенный из себя рапортами о неповиновении Кнайфеля, которые чуть ли не ежедневно ложились к нему на стол, он приказал прибегнуть к специальным мерам.
Кнайфеля, одетого лишь в тонкую рубашку и брюки, бросили в карцер, где стояла металлическая койка без матраца. В схватке с уголовниками, помогавшими надзирателям, рубашка Кнайфеля выбилась из брюк, и стальные пружины врезались прямо в спину. Руки и ноги были у него скованы «восьмеркой». Камера не обогревалась. Пользование парашей было невозможно, и вскоре брюки Кнайфеля пропитались мочой, которая вскоре стала капать на бетонный пол. «Сутки спустя в карцер, зажав нос пальцами, вошел капитан Брауне. Он только спросил: „Ну что, возьметесь вы за ум наконец?“. Я ответил отказом. Он захлопнул за собой дверь». Два дня спустя тот же диалог повторился. Генерал Лустик запретил оказывать Кнайфелю медицинскую помощь. После объединения Лустик утверждал: «Моим заключенным было хорошо. Ведь они ни в чем не нуждались. Питание и жилье были бесплатными, и они получали по 80 марок на карманные расходы. И не забывайте, они были преступниками. Я был всего лишь органом, исполняющим приговоры».
Проведя пять дней на стальных пружинах и отказываясь все это время от принятия пищи, Кнайфель оказался на грани смерти.
Затем в камеру внесли два матраца и деревянную табуретку. Наручники с Кнайфеля сняли, после чего своим посещением его удостоил полковник Гейнц Герхард, начальник медсанчасти тюрьмы «Баутцен-I». Кнайфель так описал то, что произошло в тот день: «На моих глазах он снял закругленный конец с резинового катетера и этим острым концом начал тыкать мне в горло через нос. На фартук, которым они меня накрыли, хлынула кровь. В ходе этой процедуры ассистент подполковника, молоденький младший лейтенант, покинул карцер, будучи не в силах скрыть свое отвращение». После обследования медики приступили к кормлению Кнайфеля. «Когда первые капли достигли желудка, мое тело обмякло и внезапно у меня поплыло в глазах. Мои мускулы словно парализовало. После второй порции пищи мое самочувствие несколько улучшилось». После ухода доктора матрацы и табуретку унесли. Вечером один матрац вернули. На следующий день Кнайфеля опять покормили теплой жидкой смесью из яиц, молока и сахара. После двух недель этого нового режима зрение Кнайфеля улучшилось.
Кнайфель начал поправляться, однако ненависть к доктору Герхарду и его «лечению» не пошли на убыль. Она продолжала сжигать его сердце. Острым концом кроватной пружины он расцарапал себе палец и опять исписал кровавыми лозунгами протеста побеленные стены своей камеры. Его вывели из камеры, а другие заключенные соскребли его надписи. Следующие два месяца он прозябал в темной камере, после чего сублимировавшийся гнев вырвался наружу еще раз. Весь апрель он собирал кровь в металлическую миску. Однажды, когда надзиратель открыл дверь, Кнайфель выплеснул на него эту кровь. Надзиратель позвал на помощь своих коллег и избил Кнайфеля дубинкой из стальных пружин.
Так продолжалось до 13 июля 1987 года, когда Кнайфеля посетил Иоганнес Гемпель, протестантский епископ Саксонии. «Я был ошарашен, когда он обнял меня и сказал: „Брат Кнайфель, я привез вам предложение от председателя Государственного Совета. Вы свободны и можете уехать в Западную Германию вместе с вашей женой“». Три дня спустя сотрудники Штази доставили Кнайфеля в город Айзенах, неподалеку от границы. Там его передали на попечение епископа. Жена Кнайфеля уже была там. Их вместе повезли в ФРГ. «Когда мы прибыли в Баварию и я начал разбирать свои скудные пожитки, выяснилась нехватка моих личных документов, моего водительского удостоверения, наручных часов и писем от моей жены».
Причина этого «акта милосердия» со стороны Эриха Хонеккера стала ясной два месяца спустя, когда он прибыл с государственным визитом в Западную Германию. Он хотел выглядеть гуманным и благородным. Одним из условий освобождения Кнайфеля был его отказ от контактов с представителями СМИ. Это было время, когда консерваторы, социал-демократы, либералы и церковь — в особенности протестанты — изо всех сил стремились к нормализации отношений с государством, которым, как всем было известно, правила преступная клика.
Больше всего пресмыкались перед Хонеккером и его шайкой социал-демократы и свободные демократы. Ведущие политики обеих партий в течение нескольких лет пытались закрыть Центральное Управление Регистрации преступлений СЕПГ и уничтожить собранные документы. Сделать это им помешала лишь твердая позиция консервативного Христианско-Демократического Союза.
Кнайфель и его жена поселились в небольшом городке в Баварии. Осенью 1991 года врачи обнаружили у него острую почечную недостаточность. Сорокавосьмилетний мужчина выглядел на двадцать лет старше своего возраста. В тюрьму Кнайфель вошел здоровым человеком, ростом в пять футов и девять дюймов и весом около 180 фунтов. При освобождении его вес составил менее 140 фунтов и с тех пор почти не увеличился. Его здоровье было подорвано, однако дух его был по-прежнему несокрушим. Он подал в суд на нескольких своих прежних тюремщиков. Некоторые из них продолжали служить в Баутцене на тех же должностях. Их подопечными теперь являлись одни уголовники. Начальником медсанчасти был все тот же доктор Герхард, которому страдания заключенных доставляли удовольствие. На своих должностях были «кремлевский клоп» — старший лейтенант Шерк и некоторые другие надзиратели.