Такой яростный напор Пимма не заставил пошевелиться ни один волосок на теле Роуленда. Мэннинг почти наслаждался, наблюдая за восторгом Пимма по поводу его якобы одержанной победы.
— Кто знает, что может случиться, генерал? — Он сделал паузу, вынудив тем самым Пимма податься вперед в ожидании ответа. — Но поскольку мы заключаем сделку, я должен заметить, что кодекс поведения бастарда может заставить, а может и не заставить меня открывать всем и каждому, что ваша невеста совсем недавно прислуживала мне в качестве личного повара.
Пимм дернулся вперед, но Роуленд остановил его.
— Но я человек великодушный, генерал. Я пообещаю, что все мои тридцать восемь работников и кучеров не проронят ни слова своим коллегам на городских скачках, если я получу плату за лошадей и их содержание за последние несколько, месяцев.
— Вы негодяй, сэр. Позорите имя джентльмена, — напыщенно произнес Пимм.
— Ну как? Нет приглашения на дуэль? — спокойно сказал Роуленд, совершенно уверенный в том, что генерал не имеет в виду дуэль.
— Ты не стоишь дуэли. У тебя нет даже малейшего представления о чести.
Роуленд улыбнулся:
— По этому вопросу мы пришли к согласию, генерал. — Бурная реакция Пимма дьявольски надоела ему. Этот генерал был до чертиков предсказуем. Однако Роуленд готов был вынести что угодно, лишь бы почувствовать в руках деньги, прежде чем на территории его разросшейся собственности появятся аукционисты.
Он запретил себе думать об Элизабет Ашбертон и ее обольстительных зеленых глазах, которые при столкновении с Пиммом потеряли блеск. Ему было противно выражение смирения на ее лице, похожее на выражение лица его сестры в те минувшие годы.
Элизабет уловила всего лишь одну или две фразы из разговора в дальнем конце комнаты. Она нисколько не сомневалась, что Роуленд Мэннинг ее не спасет. Да, честно говоря, она этого и не хотела. Она устала от сознания того, что обязана людям. Она не хотела ничего, кроме собственного спасения, даже если громадность задачи была такой, что это казалось невозможным.
Она смотрела на необычайно высокую, мощную фигуру Роуленда и чувствовала, как к груди подступает жар при воспоминании о том, когда его тело прижималось к ее телу. В сравнении с Роулендом Мэннингом Пимм выглядел смехотворно и напоминал мальчишку, который сердился на мужчину. Голубой элегантный сюртук строгого покроя плотно охватывал плечи Роуленда, сужаясь к бедрам. Желтовато-коричневые бриджи обрисовывали мускулистые бедра, начищенные черные башмаки поблескивали на свету. У Роуленда был профиль аристократа, а челюсть казалась тщательно выточенной. Когда он подался назад и улыбнулся, на его загорелом лице блеснули белые зубы.
Сара схватила Элизу за руку.
— Ты не должна принимать решение прямо сейчас, дорогая.
— Я знаю.
— Хорошо. — Лицо Сары приняло задумчивое выражение. — Ты помнишь, мой муж сказал однажды, что темнее всего бывает перед зарей?
— А отец ответил, что это неправильно, что самый мрачный момент — перед боем.
Сара улыбнулась:
— И тогда Пирс напомнил ему, что бой обычно начинается перед зарей.
Элизабет была уверена, что понимает задумчивость подруги.
— Мы должны быть счастливы. Счастливы, что они были у нас столько, сколько им дано было быть.
Сара посмотрела на их сплетенные руки.
— Да, верно, — пробормотала она.
Было трудно решить, о чем говорить. Однако любая беседа лучше молчания и страха ожидания, что вернется Пимм и предъявит на нее права.
— Я так рада за тебя, Сара. Лорд Уаймит кажется именно таким, как рассказывала Эйта.
Сара отвела от подруги взгляд.
— Его добрый характер не вызывает вопросов. Он обладает всем тем, что должно быть свойственно джентльмену.
— Да, — сказала Элизабет, испытывая неловкость. — И он, очевидно, сосредоточил интерес на…
— Не надо, — закрыв глаза, перебила ее Сара. — Пожалуйста, не говори ничего.
— Да, разумеется, — поспешила сказать Элизабет. — Я не хотела поставить тебя в неловкое…
Сара снова перебила, что было ей весьма несвойственно:
— Прости, Элизабет, Просто я не могу думать о другом… — Она замолчала, после чего вдруг выпалила: — Мне кажется невозможным соединить имя другого мужчины с моим.
Элизабет сжала руку подруги.
— Все не так, дорогая. Человек, которого я знала, который любил тебя, не захотел бы, чтобы ты вечно печалилась о нем.
— Я могла бы то же самое сказать тебе, Элизабет. Твой отец захотел бы видеть тебя устроенной и счастливой. — Подруга посмотрела на их соединенные руки. — Боюсь, это я виновата в том, что мы оказались в столь затруднительном положении. Это я завела тебя в тупик после Бадахоса. Может… мы ошибались?