Она медленно приподнялась и прижалась щекой к его спине. Затем, дотянувшись, поцеловала татуировку, словно мать, старающаяся облегчить боль сыну.
Он сглотнул.
— Ты едешь во Францию. Джошуа отвезет тебя на берег с первыми проблесками зари.
— Во Францию? — Она резко поднялась.
Он вдруг почувствовал себя развратником, разглядывая эту красивую голую женщину.
— Да. Это единственный способ.
— О чем ты говоришь?
— Конечно, ты никогда не сможешь вернуться в Англию. Но разве это такая уж большая цена за то, чтобы избавиться от Пимма? — Роуленд не добавил, что этот способ позволит отсечь ее и от безумия быть вместе с ним.
— Но тогда он предаст гласности содержание тех французских писем.
— И французы поклонятся тебе в ноги — и защитят своих. Поскольку твоя мать была француженкой, ты можешь переменить гражданство, отказаться от британского.
— Но… у меня ничего не будет… Я едва говорю на их языке. Я никогда не увижу… он не дал ей закончить, ему было трудно смотреть на выражение ее лица.
— Ты получишь часть выигрыша от забега, этого хватит чтобы устроиться.
— Но ты сам нуждаешься в деньгах. По всей видимости, тебе требуется гораздо больше того.
Он солгал без малейшего колебания:
— Нет. У меня есть контракт с кавалерией. В настоящий момент мне нужно всего лишь около тысячи.
Она посмотрела на него с сомнением.
— Я передам тебе еще чуть позже. Если это понадобится. — Он не знал, каким образом добудет эти деньги, но если потребуется, он продаст душу дьяволу. Он всегда сможет вернуться к ложам герцогинь, маркиз и графинь, которые искали его ласк и пополняли его карман. К тому, от чего он клятвенно отказался. — А твои французские родственники, вероятно, примут тебя.
Она покачала головой.
— Думаю, ты не до конца все понимаешь. Ты совсем не знаешь меня. Я не жду от них теплого приема… и мой дядя может быть не в милости. Его дивизия…
— И все же ты должна попробовать.
— Нет. Пока нет. Я не готова сдаться. До этого я пребывала на нижней точке отчаяния. Сейчас все-таки есть шанс, что я найду выход из этой ситуации.
Он покачал головой.
— Каждый день все теснее связывает тебя с Пиммом. Ты должна уйти, пока еще в состоянии. — Он машинально поднял руку, чтобы дотронуться до ее щеки.
И от этого движения лента, что связывала их руки, соскочила с его запястья. И осталась бесполезно болтаться на ее запястье.
Она задремала не более чем минут на двадцать. Он баюкал ее в своих объятиях, прикасался к ней, гладил ее с таким благоговением, что она замирала. Она прижималась к нему, снова и снова тихонько произносила его имя, и он был счастлив от ее слов и нежных поцелуев.
Однако время неумолимо шло вперед, и заря нарушила их убежище.
Едва раздался легкий стук в дверь, Элизабет сразу же проснулась.
Роуленд пытался справиться со своими брюками, а она закутаюсь в одеяло.
Она узнала приглушенный голос горничной которая прислуживала ей накануне.
— Мисс? Вечером вдовствующая герцогиня просила меня принести вам поднос и воды для ванны.
— Спасибо, Мари. Я буду очень благодарна, если ты оставишь это за дверью.
Голос горничной стал еще глуше.
— Ее светлость просила передать, что поднимется к вам. Когда голос горничной стих, Роуленд внес еду и несколько ведер с горячей водой.
— Откуда она знает, что ты здесь?
— Знает только Эйта. Я сказала ей, что хочу провести последнюю ночь здесь, поскольку Пимм… иногда стучится в мою дверь и приносит подарки. Это раздражает и нервирует меня.
Он покачал головой.
— Ты в самом деле не любишь подарки? Ты предаешь свой пол.
Элизабет улыбнулась. Платье, и рубашка находились вне пределов ее досягаемости, и она схватила большую белую льняную рубашку Роуленда и натянула ее на себя, пока он нес поднос к кровати.
— Эта рубашка хорошо смотрится на тебе, — пробормотал он.
— Когда я была маленькая, папа уезжал на войну, и я иногда тайком надевала на ночь его рубашку.
— Где ты жила? — Расставляя чашки и блюдца, он поднял голову.
— В Портсмуте. Меня отправили к тете. — Элизабет слегка поколебалась. — Мы с ней не очень ладили. Нельзя сказать, что я не заслуживала порицания. Моим лучшим другом был сын рыбака, который мечтал поступить в Королевский флот. Мы постоянно попадали в переделки, и я всегда была в немилости за то, что не дружу с детьми более благородного происхождения. — Она вздохнула.
Он улыбнулся, продолжая наливать в фарфоровую чашку молоко, а затем чай.