— Жизнь полна сюрпризов, и все мы постоянно пребываем в процессе самопознания. Порой супруги влюбляются друг в друга лишь спустя десять лет брака, когда один вдруг застает другого дремлющим на террасе.
Люди в зале начали недоуменно переглядываться, словно не в силах уследить за ее мыслью. Странно, ей все кажется таким очевидным!
— Я считаю, любовь означает, что ты принимаешь в человеке и хорошее, и дурное, и его уродство. Последнее, разумеется, не относится к Лэнсу. — Все рассмеялись. — Когда он предложил мне стать его женой, это был один из счастливейших дней в моей жизни. — Пиппа нахмурилась, вспоминая, что по-настоящему невероятно счастливым был тот день, когда Андрэ уложил ее в постель и овладел ею. Парень знал женское тело лучше, чем сама женщина. Его руки были словно чаши теплого света. Его рот…
Энсон Уокер громко кашлянул. Мысли Пиппы спешно вернулись к прежнему предмету:
— Мы с Лэнсом в течение чудесных шести месяцев наблюдали, как наши матери готовятся к сегодняшнему дню. Вообще-то это был наш подарок всем вам. — Зал взорвался аплодисментами, Розамунд и Тейн сдержанно поклонились.
— Прошу, Пиппа, закругляйся, — вполголоса пробормотала ее мать.
— Мы с Лэнсом считаем, что любовь должна быть слепа, чтобы уцелеть. Но это не значит, что она должна быть и глуха, и нема. Мы будем любить друг друга до смертного часа. Неужели для этого нам нужен клочок официальной бумаги? В конце концов, кто устанавливает законы — наши сердца или кучка политиков в Остине?
Сердце Пиппы бешено заколотилось, когда Розамунд демонстративно взглянула на наручные часики:
— Как долго еще вы намерены разглагольствовать, дорогая?
В зале началось шевеление. Пиппа в отчаянии бросила взгляд на Лэнса и с волнением увидела, что тот, застыв с закрытыми глазами, что-то бормотал себе под нос.
— Короче говоря, мы с Лэнсом сегодня не обменяемся свадебными клятвами. Это было бы неправильно. Мы, конечно же, очень любим друг друга. Но просто… есть кое-кто еще!
На миг повисла мертвая тишина, а потом начался сущий ад. Пиппа чувствовала, что взмывает к потолку, а вокруг нее вздымается пространство. Она смутно осознавала, как Розамунд подхватывает Арабеллу и Лаймана и ведет к выходу взвод разъяренных Хендерсонов, а за ними тащится Лэнс, молящий о пощаде. Розамунд остановилась лишь раз, чтобы залепить сыну по физиономии красной вышитой сумочкой:
— Не смей просить пощады! Ты первый рогоносец в истории Хендерсонов!
В лагере Уокеров дела обстояли не лучше. Тейн свалилась на пол, как подрубленный куст сирени. Единственным врачом в зале оказался Сет Шапиро, дерматолог, который колол ботокс половине Далласа. Он с трудом пробивался к сцене через поток взбешенных Хендерсонов. Седрик пытался вернуть Тейн к жизни струей бурбона из фляжки, но лишь погубил ее макияж. Он приказал оркестру играть увертюру к «Ромео и Джульетте». Поскольку на разбушевавшуюся толпу это не произвело умиротворяющего впечатления, Седрик распорядился, чтобы ансамбль колоколов начал «О, счастливый день», интерлюдию, написанную Джоном Вильямсом специально для двадцатидвухсекундного поцелуя. Когда же и это не подействовало, он велел обоим духовым квинтетам дуть что есть мочи.
Поняв наконец, что не будет ни праздника во «Флер-де-Ли», ни бросания букета невесты, и мало шансов на то, что свадьбу назовут свадьбой века, подружки невесты окружили Джинни, в слезах рухнувшую на пол. Вуди тоже опустился на колени, рыдая громче всех. Пиппа стояла одинокая и всеми забытая в самом центре урагана. Она встретила взгляд Энсона — тот смотрел на нее удивленно и потрясенно. «Прости, дедуля», — услышала она собственный крик и увидела, как он улыбнулся, будто все понял, а в следующую секунду, схватившись руками за грудь, упал.
— Нет! — пронзительно закричала Пиппа.
Все погрузилось во мрак.
Глава 8
Пиппа пришла в себя на кушетке в одной из комнат центра «Майерсон». Джинни поправляла на ее лбу прохладную влажную салфетку. Издалека доносилась какофония духовых, колоколов, тимпанов и органа. Где-то кричали. Пиппа взглянула на роскошное белое платье, в котором она лежала.
— Что произошло?
— Ты сорвала свадьбу.