Но как объяснить, что столь талантливый человек, проникнутый гуманистическими идеями и великодушием, занимался презренным ростовщичеством, хоть оно и сводилось лишь к «банковским ссудам»? (Снова воспользуемся современным словосочетанием.) Что едко высмеивал недавно убитого императора Клавдия в своем труде Apokolokyntosis, который можно перевести как «Отыквление»[5]? Конечно, Клавдий имел репутацию глупца, что верно то верно, да и потом, именно он приговорил Сенеку к семи годам тягостного изгнания на Корсике, но издеваться над едва почившим принцепсом, так или иначе, подло. А чего стоило блестящее оправдание стремительной кремации бедняги Британника? Или поддержка, оказанная Нерону в деле убийства Агриппины? Если смотреть с императорской точки зрения, то всегда можно отыскать самому гнусному деянию подходящую политическую мотивацию. Остается только поручить эту работу величайшему (и самому озадачивающему) интеллектуалу, которым располагал в тот период Рим.
Как истолковать подобные противоречия? До некоторой степени понять это поможет старинная идея, встречавшаяся еще у Платона, — надо вознести философа на вершину государственной машины, дабы тот помогал монарху толковым советом. К тому же необходимо принять во внимание, что правление Нерона начиналось весьма безоблачно.
И не будь при нем Сенеки, все бы пошло по еще более худшему сценарию. Что касается иных обвинений в его адрес, то некоторые из них были продиктованы чистой завистью. Тем, кто упрекал Сенеку, что между его философскими сочинениями и реальной жизнью лежит пропасть, он заявлял: «Мудрец делает даже те вещи, которые сам не одобряет», — и далее, цитируя других философов, но обращаясь к самому себе, добавлял:
«Ты живешь не так, как рассуждаешь», — скажете вы. О злопыхатели, всегда набрасывающиеся на лучших из людей! В том же обвиняли и Платона, Эпикура, Зенона, ибо все они рассуждали не о том, как живут, а о том, как им следовало бы жить. Я веду речь о добродетели, а не о себе; и если ругаю пороки, то в первую очередь мои собственные: когда смогу, я стану жить, как надо (XVIII, 1)[6].
Сложные взаимоотношения ученика и воспитателя завершились крахом. Сенека, понимая, что его усилия тщетны, в 62 году решает удалиться на покой, чтобы вести жизнь частного лица. Он говорит своему повелителю: «Но и ты, и я уже исчерпали меру того, что принцепс может пожаловать приближенному, а приближенный принять от принцепса» (XIV, 54)[7]. Сенека предлагает, так сказать, компромиссную сделку, которой, увы, оказывается недостаточно для спасения. Через три года философ позволит впутать себя в одну из самых знаменитых и сложных интриг античности — тот самый заговор Пизона, в котором две группы — сенаторов и военных — планировали покушение на Нерона.
Сенека повел себя, как бывало не раз, с гениальным двуличием. Он не присоединился открыто к заговору. Но вместе с тем не отправил обратно и не разоблачил посланника Пизона. А вот Нерон воспользовался удобным случаем, чтобы избавиться от наставника, начинавшего доставлять ненужные хлопоты. Он послал офицера преторианской гвардии на виллу близ Аппиевой дороги, где в тот момент находился философ, с категорическим повелением императора лишить себя жизни. О смерти Сенеки Тацит написал одну из своих памятных страниц. Стоит прочесть ее целиком:
Высказав это и подобное этому как бы для всех, он обнимает жену и, немного смягчившись по сравнению с проявленной перед этим неколебимостью, просит и умоляет ее не предаваться вечной скорби, но в созерцании его прожитой добродетельно жизни постараться найти достойное утешение, которое облегчит ей тоску о муже. Но она возражает, что сама обрекла себя смерти, и требует, чтобы ее поразила чужая рука. На это Сенека, не препятствуя ей прославить себя кончиной и побуждаемый к тому же любовью, ибо страшился оставить ту, к которой питал редкостную привязанность, беззащитною перед обидами, ответил: «Я указал на то, что могло бы примирить тебя с жизнью, но ты предпочитаешь благородную смерть; не стану завидовать возвышенности твоего деяния. Пусть мы с равным мужеством и равною твердостью расстанемся с жизнью, но в твоем конце больше величия». После этого они одновременно вскрыли себе вены на обеих руках. Но так как из старческого и ослабленного скудным питанием тела Сенеки кровь еле текла, он надрезал себе также жилы на голенях и под коленями; изнуренный жестокой болью, чтобы своими страданиями не сломить духа жены и, наблюдая ее мучения, самому не утратить стойкости, он советует ей удалиться в другой покой. И так как даже в последние мгновения его не покинуло красноречие, он вызвал писцов и продиктовал многое, что было издано; от пересказа его подлинных слов я воздержусь (XV, 63)[8].
5
Пародийный намек на традиционную церемонию обожествления (греч. Apotheosis) покойного императора, совершаемую римским сенатом.
6
Цит. по: Сенека. О блаженной жизни. XVIII, 1. Цит. по электронной версии с сайта: http:// webreading.ru
7
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. Анналы и малые сочинения / под общей ред. С. Л. Утченко. М.: Ладомир, 1993.
8
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. Анналы и малые сочинения / под общей ред. С. Л. Утченко. М.: Ладомир, 1993.