Во время одного из перерывов дружелюбный простоватый парень подошел ко мне и спросил:
– Это не ты пишешь для «Пентхауса» статьи про бокс?
Великолепно.
Кон зашел за мной в половине седьмого утра. По утрам у него бывали такие приступы вдохновения, что он не мог заснуть.
– Сегодня мы будем бороться, – сказал он.
Я удивился. В то утро меня очень многое удивляло.
Кон был чемпионом Австралии по борьбе. Мы пошли в зал и провели пару раундов. Это немного напоминало танец с партнером, который все время пытается вырваться – очень похоже на поведение женщин из танцевального класса. После пары раундов я пал. Мои плечи горели от непривычной нагрузки.
Спустя пару дней мы боролись еще раз. Кон обхватил мою талию, а я схватился за него. Он сделал движение, как будто хотел бросить меня, я забыл, что мне нельзя было сопротивляться, и ощутил то старое, знакомое чувство, когда кажется, что кожа движется в одну сторону, а грудная клетка в другую. Я почти услышал хруст.
Дома мы с Ди боксировали, боролись и танцевали, пока не уставали друг от друга. Я мог достичь внутреннего мира, только если бы любил или ненавидел ее, но я никак не мог решить, что же мне больше подходит. Она хотела замуж, а я не мог понять, как мы могли пожениться, если все время только и делали, что ругались – в ресторане, на улице, дома у ее матери, в постели. Она утверждала, что после свадьбы эти ссоры прекратятся. Мне казалось, что после свадьбы я буду вынужден жить с ними вечно.
– Почему мы не можем пожениться? – спрашивала она.
– Почему ты бросила меня, когда я был в Азии? – спрашивал я в ответ. Моя боль до сих пор не ушла. Я постоянно бередил эту рану – снова и снова вскрывал ее раскаленным ножом и просовывал его поглубже.
Мы пошли к семейному психоаналитику в организацию «Австралийский роман». Их методика сводилась к расспросам о моей семье и отрицанию всего, о чем я сообщал.
Я говорил:
– Мой отец был не очень привлекательным.
Психоаналитик отвечал:
– Поверьте мне, это не так.
Я рассказывал дальше:
– Мать вышла за него замуж, потому что он об этом попросил и потому что он был евреем.
А психоаналитик требовал, чтобы я ему верил, и убеждал меня, что у матери могли быть и другие причины. Наверное, он хотел переменить мое мнение, дать мне возможность посмотреть на многие вещи по-новому, но я все больше и больше раздражался.
Наконец он сказал:
– Возьмите бумагу и напишите, как вы
видеть
свое будущее.
Я не удержался и очень тихо произнес:
–
Видите
будущее.
– Что вы сказали? – не понял он.
Я не хотел повторять сказанное, но мне пришлось:
– Видеть – неопределенная форма глагола, она не согласуется с остальными словами в вашей фразе. Я подумал, что вы хотели сказать «видите» – так грамотнее.
После этих слов мне показалось, что психоаналитик готов потратить оставшееся у нас время на персональную работу с Ди и научить ее, как проще всего избавиться от меня: упаковать вещи и переехать к матери, затем выселить меня из квартиры, отравить, разрубить труп на кусочки и закопать где-нибудь в отстойнике.
Спустя пять минут я передал ему чистый лист бумаги. Я не видел будущего. Никакого.
Я отправился к врачу, чтобы получить медицинское свидетельство с допуском к тренировкам. Помимо прочего доктор спросил, не было ли у меня когда-нибудь мыслей о самоубийстве.
– Ну разумеется, – ответил я, – как и все нормальные люди, каждое утро я просыпаюсь с мыслью о самоубийстве.
Я действительно думал, что это нормально. Мне представлялось, что любой здравомыслящий человек, протирая глаза, думает о том, что сейчас мог бы заварить себе кофе, прочитать газету и вывести собаку погулять или же вместо этого лечь в ванну и вскрыть вены. Если бы люди не взвешивали силу боли, которую им предстоит перенести днем, и страх небытия, то как бы они решили, что надеть? Они бы просто не смогли пошевелиться.
Доктор отправил меня к психиатру, тот прописал мне легкие антидепрессанты, но я сразу же выбросил рецепт.
Иногда в Ди просыпался дар к пророческим откровениям. Однажды она поняла, что не может больше жить с мужчиной, не будучи замужем за ним, и чтобы сохранить отношения, мы должны были разъехаться. Я отправился в Марриквиль, где каждый день мог тренироваться с Коном. Ди переехала к матери в Глеб.
Так часто бывает: ты ждешь такси десять минут, а затем, когда оно наконец появляется, из паба выскакивают двое и разбивают его стекла бейсбольными битами.
Я пытался доехать до места, где теперь жила Ди. Я еще не успел сесть в машину, поэтому не особенно переживал, что мне пришлось отказаться от услуг этого таксиста. Марриквиль напоминал мне родной дом, он казался таким же жестким, только у людей было чуть больше оружия. Все, с кем меня познакомил Кон, были исполосованы ножами.
Впервые за всю свою взрослую жизнь я жил один. С восемнадцати лет у меня всегда был сосед по спальне – сперва Гай, затем Джо, затем Ди. Я мог делать все, о чем всегда мечтал, например, посидеть в пабе в одиночестве. Я вышел на улицу, дошел до ближайшего паба и заказал пива. Спустя несколько дней не без удивления я обнаружил себя в том же пабе. Каждый день неожиданно превратился в пятницу. Прямо с работы я шел в паб и сидел там до закрытия – либо паба, либо моих глаз.
Я не мог тренироваться, пока ребро не срослось, и начинал беспокоиться о своем весе – я хотел драться против самого легкого парня, но это означало, что мне следовало и самому стать как можно легче. У меня родилось несколько оригинальных идей относительно того, как похудеть – например, можно было полностью отказаться от еды и перейти только на белое вино или начать принимать легкие наркотики, которые резко увеличили бы теплоотделение.
В конце концов мы с Коном снова перешли к спаррингу. Или, что более верно, Кон перешел, а я по-прежнему стоял перед ним, одетый как боксер.
– Иногда мне кажется, что ты собираешься победить соперника за счет того, что он устанет тебя бить, – сказал Пэппи и нанес два удара – прямой и боковой. Я поднял левую руку, и ему удалось пробить защиту. – Хочешь завалить меня своими ребрами?
Я бросил пить.
Мне удалось встретиться со своим университетским руководителем Венди Бейкон в кафе на Парк-стрит. На это у меня ушло несколько недель – Венди была самым занятым человеком из всех, кого я знал, – но мне было необходимо обсудить дипломную работу.
Мы едва начали обсуждать мою тему – «Британский холокост глазами Дэвида Ирвинга», – как вдруг неф, сидевший за соседний столиком, закричал:
– Еврей! Еврей! Проклятый жид!
Я попросил Венди перейти в соседний ресторан.
– Мне очень жаль, что так получилось, – сказала она, как будто в произошедшем была часть ее вины.
Я не думал о случившемся, пока не попрощался с Венди. Потом я спросил сам себя, почему не ударил его? Каждый день я бью людей – ну или хотя бы пытаюсь бить. А его я бить не стал, потому что он был чокнутый с сумасшедшим голосом и полоумными глазами. Но эта версия не могла полностью удовлетворить меня. Я не ударил его еще и потому, что мне было важно поговорить с Венди. Тоже неправильно. Я не ударил его потому, что он был негром. Чушь.
Я не стал бить его потому, что он был негром, сумасшедшим и меня больше интересовал разговор с Венди. Возможно, но я все еще не был уверен. Почему же я не избил идиота? Почему не сломал о его голову стул? Почему не вылил на него кастрюлю кипящей воды? Или, что выглядело вы еще более эффектно, почему я не вышел на улицу, не дошел до ближайшего спортивного магазина, не взял там бейсбольную биту и не разукрасил придурка с ее помощью? Может быть, потому что на разработку этого плана у меня ушло больше часа.