Следующим был детский браслетик с талисманом, который она получила в подарок от Эндрю Уайта в день, когда ей исполнилось семь лет. Этим браслетом она начала новую кучку — кучку «жертв», подумала она.
Потом она достала несколько не очень дорогих вещиц, подаренных ей «дядей» Алексом. Начать ли с них еще одну кучку? Она будет называться «трофейной», так как все это было преподнесено ей в надежде купить ее молчание. Нет, на самом деле это были не трофеи, полученные от вымогателей. Пожалуй, это была цена за то, что она снова была принесена в жертву.
Она швырнула подарки «дяди» Алекса на браслет с талисманом от Эндрю Уайта и бросилась на кровать, уткнув лицо в подушку…
Да, она была жертвой. Жертва. Как судьбы, так и людей. Но с тревожным чувством она осознавала и то, что наряду с этим она стала жертвой по своей собственной вине, это происходило постепенно, незаметно, без четких границ, отмечающих, когда что случилось и где. С течением времени эти границы стали почти неразличимы.
Когда же все началось? Когда она перешла невидимую границу и стала жертвой своих же действий? Не тогда ли, когда умер Александер Соммер и правила, по которым она жила, резко изменились?
Ей было пятнадцать лет, она училась в «Ле Рози» в Швейцарии. Тогда ее вызвали в кабинет начальницы и сообщили, что се дядя Алекс безвременно скончался от сильного сердечного приступа. Ей выразили соболезнования и сказали, что все уже готово для ее срочного возвращения в Лондон.
— Для чего? — спросила она.
Возвращение в Лондон. Вот это да. Она никогда не жила в Лондоне, никогда не видела дома Соммеров.
— Для чего? Ах, моя милая. Чтобы утешить свою тетю, конечно, и чтобы присутствовать на похоронах, — сказала начальница, грустно улыбаясь.
Когда Энн пришла собраться в дорогу, Пенни Ли Хопкинс из Далласа, ее подруга по комнате, трудилась над своим французским произношением. Мать Пенни сказала дочери, что если та не приобретет настоящего французского выговора или, по крайней мере, не научится приличному английскому в этой баснословно дорогой иностранной школе, то может собирать чемоданы, плевать на то, во что обошлось заграничное образование, гори оно все синим пламенем.
— Понимаешь, — смеясь объясняла ей Пенни Ли, — так всегда говорят те, кто занимается нефтью, — что все горит синим пламенем. Но я не знаю никого, кто хотел бы продать свою скважину.
— Ты чего, детка? — спросила Пенни, радуясь поводу отвлечься от нудного занятия и забыв на секунду, что ей пора отучаться от своего техасского жаргона.
— Умер мой дядя, и я должна ехать в Лондон на похороны.
— Чего бы я не дала за то, чтобы оказаться на твоем месте. Вырваться отсюда, провести хоть немного дней в Лондоне! Походить по клубам, послушать приличную музыку. Может, даже «Битлов». Сорить деньгами в магазинах на Карнаби. Поверь мне, милая, я бы там так разгулялась, что даже щеки черной монахини стали бы цвета перезревшего помидора.
— Да, жаль, что мы не можем поменяться местами, Пенни. Как бы я хотела, чтобы ты поехала в Лондон вместо меня.
— О, прости меня, душечка. Я, наверное, черствая дура, ведь умер твой дядя, и все такое…
— Тебе не нужно извиняться передо мной. Ведь я не видела дядю Алекса с того дня, как он изнасиловал меня… Правда не тем, что ты думаешь, а рукой…
Пенни ахнула.
— О, Энни! Не может быть… Это правда?
— Да, это правда. И я не имею ни малейшего представления, зачем моя тетушка хочет, чтобы я была на похоронах. Она ненавидит меня за один только мой вид, и уверяю тебя: чувство это взаимно.
Но и до того телефонного разговора, когда Андрианна сообщила «тетушке» о том, что произошло между ней и Александером, они с Хелен почти не общались. Нечастые каникулы в Цюрихе, когда Хелен большей частью отсутствовала. Посылки по почте — подарок ко дню рождения или на рождество, иногда что-нибудь очень дорогое, вроде шелковой блузки из Парижа или огромного экстравагантного флакона духов или, что бывало чаще, что-нибудь практичное, вроде прочной кожаной сумочки из Италии или Испании. Кроме того, были посылки с вещами, без которых нельзя было обойтись.