Андрианна пыталась понять:
— Значит, все эти кривляния, все выкрутасы, балаганные наряды, грубый голос и грязные шутки — все это ты называешь стилем и умением произвести впечатление? Разве вообще все это имеет какое-нибудь значение? И важнее…
Гай ласково провел пальцем по ее щеке:
— Важнее чего, моя дорогая?
— Важнее обаяния, женственности, красоты?
Ее собственная мама была несомненно красивой, и сама она была красива — многие ей говорили об этом. Гай же твердил ей об этом ежедневно.
Она внимательно следила за лицом Гая, ожидая ответа. Она хотела, чтобы он подтвердил ее правоту, но, пожалуй, впервые не увидела на его чувственных губах улыбки, а в глазах блеска. Гай, казалось, даже был серьезнее, чем когда бы то ни было, на него нашла меланхолия.
— Быть обаятельной, конечно, важно, но не слишком важно для чего-то долговременного. Быть же красивой, конечно, очень важно, и ты очень красива. Но, — он грустно покачал головой, — это как родиться в богатстве, но с каждым годом становиться чуть беднее…
Андрианна была изумлена, не до конца понимая, о чем он говорит. Неужели внутренняя красота не имела вообще никакой цены, а красота внешняя обречена на смерть? Неужели важными были лишь умение кривляться и производить впечатление? Ей это казалось циничным и мелким.
— Ты говоришь, как моя тетушка Хелен, — возмутилась Андрианна. — Она ни во что не ставит чистосердечность, и согласится с тобой на все сто, что главное — устроить представление и произвести впечатление.
— Пойдем скорее, — неожиданно сказал Гай, схватив Андрианну за руку, и потянул ее за собой по мраморной лестнице на второй этаж виллы. Он вел ее за собой, пока они не достигли самого дальнего помещения и не вошли в огромный зал с двадцатичетырехфутовым потолком, раскрашенным, как своды собора: было много голубого неба, белых облаков и золотых ангелов.
Андрианна оглянулась и замерла в изумлении. Стены были увешаны картинами так плотно, что не оставляли ни малейшего просвета. Здесь была немыслимая смесь итальянской живописи XVI–XVII веков, фламандских натюрмортов, раннего Пикассо, и, казалось, все французские импрессионисты тоже были здесь.
— Я даже и не знала, что у вас есть картинная галерея. Почему ты не показал мне ее сразу?
Гай не ответил и подвел ее к нише, в которой висели две большие картины. Одна принадлежала кисти Джона Сингера Сарджента. Это был портрет высокой властной женщины в длинном красном платье, живописной шляпе. Ее рука спокойно опиралась на зонтик. Сама женщина привлекала больше, чем ее красота. Но сравнение с соседней картиной придавало портрету еще более драматическое звучание. Рядом висел портрет белокурой голубоглазой женщины. Ее волосы были аккуратно уложены, она была чрезвычайно мила, на ней было платье в цвет ее глаз, на шее — нитка жемчуга, а на коленях — маленькая собачка.
Картина была превосходной, но что-то в ней тревожило Андрианну. Она поняла, что именно. Хотя картина и была портретом женщины в голубом платье, но создавалось впечатление, что она сама — лишь фон для нитки жемчуга, для позолоченного кресла в стиле эпохи Георгия III, для милой пушистой собачки, для шелковых блестящих занавесей, пилястр и орнамента на стене. Она служила фоном даже для маленькой картины — голландского пейзажа, отражавшегося в зеркале в стиле Людовика XVI и тоже изображенного на полотне. Вероятно, художник, некий Карлос Брунетти, опасался, что сама женщина не была достаточно ярким образом, и если не окружить ее всеми этими предметами, она просто растает, как легкая дымка…
Андрианна вновь взглянула на полный драматизма портрет Сарджента и на портрет Брунетти и увидела, что они были различны, как день и ночь. Женщина на портрете Сарджента была настолько яркой личностью, что никакого иного контрпункта, кроме черного изящного зонта, ей не требовалось. Блондинка же со всей своей тихой элегантностью растворялась среди окружавших ее предметов.
Андрианна поняла, почему Гай привел ее к этим двум портретам. Смотря на первый портрет, было невозможно говорить, слова застревали в горле. Наконец, она спросила:
— Кто это?
Гай не стал спрашивать, какую женщину она имеет в виду.
— Женщина в красном — герцогиня… Такая-то или какая-то — не имеет значения. Женщина в голубом — была моей матерью.
— Была?
— Была. — Гай заглянул Андрианне в глаза, и она заметила, что его взгляд увлажнился. Потом он отвернулся. — Она покончила жизнь самоубийством, когда ей было двадцать девять лет.
— Какой ужас! Как? Почему?
— Она перерезала себе горло.