Выбрать главу

Сен-Жак осторожно принял кошель.

— Он вам не повредит. Вложите его сегодня в свою подушку прежде чем отойти ко сну. И держите там постоянно: если я узнаю, что вы его выбросили, мне не останется ничего иного, как заключить, что вы вошли в сознательный сговор с силами зла. В каковом случае я вас не только уволю, но и сделаю все, что в моих силах, чтобы вас никто больше не нанял. Я высказалась достаточно ясно?

— Совершенно ясно. Хотя я просто не могу поверить, что участвую в подобном разговоре.

Он понюхал кисет. Пахло корицей и другими специями, и когда он вдохнул поглубже, от этого запаха слегка закружилась голова, но без неприятных ощущений.

— Что здесь? — он сознавал, что этим вопросом как бы признает за ней право заставлять его держать что-то в своей подушке, при условии, что это «что-то» безвредно.

— Душистый ирис, корень аристолочии, имбирь… травы, семена, специи. Рецепт вот здесь, — мать Изабель придвинула к Сен-Жаку книгу в кожаном переплете. Шелушащейся позолотой на книге было оттиснуто: «Собрание трудов Лудовико Мариа Синистрари». — Можете сами посмотреть, если хотите.

Это был вызов. Сен-Жак отклонил его, пожав плечами.

— Я попробую делать это какое-то время. Раз уж вы настаиваете. Но вся эта затея абсурдна.

Направляясь к своему автомобилю, он заметил Рассела Томаса, сидящего в шезлонге возле бассейна и беседующего с несколькими из учениц. Вероника находилась поодаль с плавательной командой — им предстояли состязания в Сан-Хосе — и поэто играл при них роль телохранителя.

Томас был молодым, светловолосым, загорелым, мускулистым — словом, у него было все, чего Сен-Жак был лишен. У него также был богатый интонациями театральный голос и абсолютная самоуверенность человека, настолько самовлюбленного, что он даже представить не в состоянии кого-либо, не разделяющего этой страсти. Девушки слушали его, широко раскрыв глаза от восхищения и внимая каждому слову; Сен-Жак узнал среди них Лиз в ее белом открытом купальнике. Остановившись, он некоторое время смотрел на девушек, стараясь получше запомнить все детали для последующего использования. Наконец, не в силах больше терпеть, он ушел.

По пути домой Сен-Жак задержался в книжной лавке, специализирующейся на мистической и оккультной литературе, где он изредка выбирал какую-нибудь книжку для Вероники. Продавец указал ему на трехтомное издание под названием: «Демоны, демонологи и демонизм: энциклопедический компендиум»; перелистав его, Сен-Жак обнаружил перевод сочинения Синистрари «De Daemonialitate». В предисловии утверждалось, что эта книга входит в список запрещенных Церковью; таким образом мать Изабель в своих попытках справиться с Сен-Жаком уже без сомнения впала в ересь. Довольный, он приобрел трехтомник.

Вернувшись домой, он извлек кисет из портфеля и еще раз понюхал, прежде чем швырнуть на кухонный стол. Пахло, собственно говоря, довольно приятно. Придвинув стул, Сен-Жак некоторое время рассматривал мешочек. Было непохоже, чтобы травы и специи могли причинить ему какой-то вред, однако уверен в этом он не был: Церковь располагала веками, чтобы изобрести методы управляться с теми, кого полагала своими врагами, даже если изобретались эти методы способом проб и ошибок. Сен-Жака подмывало выбросить кисет или опустошить его и подменить содержимое, но даже если Вероника окажется достаточно верной женой, чтобы отказаться за ним шпионить — а в этом он был никоим образом не уверен-то мать Изабель, без сомнения, по-прежнему будет и впредь заглядывать на чай несколько раз в неделю и Сен-Жак точно знал, что она без труда убедит Веронику позволить ей обыскать их спальню.

Собственно говоря, он был вполне уверен, что Вероника нисколько не будет возражать пошпионить за ним в пользу своей сестры. Она не сохранила ни малейшей верности ему лично, но лишь институту брака — конечно же, священному институту. Мать Изабель сумеет ей внушить, что роль и обязанности супруги находятся в подчиненном положении по отношению к высшей, религиозной ответственности не только перед богом и Церковью, но и перед бессмертной душой самого мужа.

Сен-Жак прошел в спальню, сделал небольшое углубление в поролоновой набивке своей подушки и засунул туда кисет, после чего вновь застегнул наволочку. Осененный новой мыслью, он распахнул окно спальни, чтобы воздух в ней оставался по возможности свежим.

Вероника должна была вернуться лишь заполночь. Сен-Жак начал было проверять сочинения, но бросил на середине и вместо этого принял душ; потом составил большую часть купленных книг на книжную полочку возле кровати. Вероника их никогда и не заметит, хотя перед следующим визитом ее сестры придется подыскать им другое место.

Некоторое время Сен-Жак читал, пытаясь утомить себя настолько, чтобы заснуть. Большая часть прочитанного вызывала в нем отвращение и он отбрасывал эти сведения, как порожденные болезненным воображением и тайными ожиданиями самих инквизиторов, однако кое-что все-таки оседало в мозгу: предполагаемая неотразимость демонических любовников в сочетании с неутолимой страстью очарованных ими женщин; тот факт, что иногда инкубам приписывались двойные или даже тройные половые члены; и наконец, их способность заставить даже самый обычный с виду орган расти или сжиматься, разбухать, пульсировать или вращаться внутри соблазняемой ими женщины, создавая тем самым приятное раздражение, которое ни один обыкновенный мужчина никогда не мог и надеяться повторить.

Все это, окажись оно правдой, наверняка недурно было бы испытать. Сен-Жак отложил книгу и выключил свет, обнаружив при этом, что вновь и вновь проигрывает в воображении эротические сценарии, придуманные в течение дня — бесконечная череда сплетающихся жадных тел, грудей и бедер, ягодиц, влагалищ и ртов — и так нервничает от предвкушения, что совершенно не в силах расслабиться. Эрекция продолжалась так долго, что стала уже болезненной. Запах трав разжигал, казалось, воображение, ничуть не помогая лежать спокойно. Сен-Жак вертелся и ерзал, настолько сбив простыни и покрывала, что пришлось два раза вставать и заново поправлять постель. В конце концов он поменялся подушками с Вероникой, но даже это не принесло никакой пользы.

Около двенадцати тридцати он услышал, что Вероника возвращается. Сен-Жак быстро переложил подушки обратно и притворился спящим.

Дверь в спальню отворилась, но свет не зажегся.

— Ларри? — прошептала жена. — Ларри, ты спишь?

Он слышал ее дыхание, хотя жена стояла еще в дверях, на противоположной стороне комнаты; он чуял запах бассейна от ее волос и одежды. Все чувства вдруг неестественно обострились, словно кисет, лежащий в подушке, наполнял воздух каким-то стимулирующим составом. Может быть, именно так он и должен работать: всю ночь не давать жертве уснуть, чтобы она и шанса не имела увидеть сон.

Вероника сбросила туфли и на цыпочках пересекла деревянный пол. Сен-Жак зажмурился. Жена стояла по его сторону кровати и Сен-Жак услышал, как она наклоняется, шурша чем-то из одежды. Он почувствовал на лице ее дыхание — чистое, ароматное и теплое — услышал, как она дважды, трижды глубоко втягивает воздух, каждый раз чувствуя, как она его выпускает.

Проверяет его, хочет убедиться, что кисет у него в подушке.

Сен-Жаку хотелось заорать, что ни у нее, ни у ее сестры нет на то никакого права. Вместо этого он продолжал лежать, неподвижный и напряженный, пока не услышал, как жена выпрямляется и выскальзывает из комнаты, потихоньку закрывая за собой дверь. После этого он слегка потянулся, разминая перенапрягшиеся мышцы, и услышал, как Вероника берет в госстиной телефонную трубку и набирает номер.

— Алло… Да. Нет, все в порядке, он это положил в подушку и уже спит. Ты, должно быть, где-то ошиблась. Он никогда… Нет конечно, раз ты говоришь, что так было, я тебе верю, но это никак не может быть он, понимаешь; может быть какой-то злой дух ПРИТВОРИЛСЯ… Конечно, я присмотрю, чтобы он не убрал. Мне нравится, как он пахнет. Стало быть, завтра увидимся. Пока.

Сен-Жак услышал, как Вероника идет на кухню, открывает холодильник, придвигает стул и садится. Самое худшее то, что она никогда не сделает ему ничего во вред, если не будет уверена, что это для его собственной пользы. Тогда как он сам, не имея никаких трансцендентных целей, не прибегая к морали или же самооправданию, прекрасно сознавал, что когда бы ни сделал нечто, способное ее ранить или причинить ей боль, это будет сделано всего лишь ради его удобства и выгоды, если не попросту из эгоистичного равнодушия.