Наконец — может, резко, может быть постепенно, Сен-Жак не был вполне уверен — они распутали клубок тел, вымылись дочиста, намыливая друг друга под душем, невесть откуда появившимся в ванной, затем вытерли друг друга полотенцами и вышли. Сен-Жак вновь был самим собой — уже не Расселом Томасом — но более молодым собой, лет семнадцати-восемнадцати, исполненным уверенности в себе и изящества, которые Рассел Томас всегда изображал и которых так не хватало самому Сен-Жаку.
Надевая часы, Сен-Жак бросил на них взгляд: 7:15. Время сновидения поравнялось с соответствующим ему временем бодрствования. Сен-Жак напомнил всем трем девочкам, что они должны обо всем забыть, как только проснутся. Марсия сказала, что непременно постарается, а потом вынуждена была, как они все уже и предвидели, извиниться и покинуть их.
Сен-Жак ощутил неудержимое желание вернуться домой, прихватив с собой Джун и Терри. Он закончил одеваться, потом подождал, пока Джун и Терри одернут тяжелые пуловеры поверх джинсов — теперь все трое были одеты более небрежно, для улицы — после чего обнял их обеих и повел к своему автомомобилю. Душа его пела от счастья, и постепенно в ней разгорался тихий восторг, который приятно было уже просто чувствовать. Девочки втиснулись рядом с ним на переднее сиденье и Сен-Жак повез их к себе домой. Покидая школу, все трое помахали на прощанье охраннику у ворот.
Дома Сен-Жак открыл бутылку шампанского — Сен — Жак всегда любил шампанское и обе девочки тоже питали к нему слабость — потом все трое расселись по гостиной, прихлебывая вино и молча созерцая огонь, загоревшийся в камине. Прикончив бутылку, они перебрались в спальню и еще позанимались любовью.
На сей раз они начинали медленно, романтически, словно все трое полностью соответствовали друг другу, следуя скорее какому-то внутреннему, врожденному порядку, нежели диктату личных надобностей и хотений. Запах специй от подушки наполнял комнату, вселяя во всех ощущение парящей легкости, соединяясь с мебелью и со стенами, отчего окружающее преображалось в пронизанный солнцем лес, зеленый и прохладный.
Потом светящийся туман, в глубине которого мелькали зеленые и золотые проблески, лениво кружился вокруг них, занимающихся любовью в высокой зеленой траве, усыпанной красными и желтыми полевыми цветами… поднимающихся ввысь, плавно взмахивая в мерцающем воздухе крыльями цвета слоновой кости и с золотыми кончиками, неспешно забираясь все выше, пока мир окончательно не потерялся внизу, а потом они ныряли и переворачивались, все быстрее и грациознее, падали и парили, сплетясь все вместе, сквозь нескончаемые золотистые облака. Двойной фаллос Сен-Жака, цвета рубина и жадеита, две извивающихся змеи, сотканных из света, глубоко погрузились в обеих девочек и все трое прижались друг к другу, крепко и неподвижно, не нуждаясь уже в движении, вертясь и переворачиваясь в холодном туманном сиянии бесконечного пространства небес, раскинувшихся за пределами обычного неба, и Сен-Жак знал, что именно это всегда скрывал и одновременно выставлял напоказ в его снах фаллос — этот абсолютный неподвижный союз, это радостное слияние неба и плоти.
— Я же говорила, что это просто мелкий грешок и скоро он образумится, — услышал Сен-Жак; это Терри обращалась к Джун голосом, принадлежавшим в такой же степени его жене Веронике, как и Терри, в такой же степени Терри, как и Веронике.
— С ангелами всегда так бывает. Я должна извиниться перед вами обоими, — отвечала Джун голосом, полным сдерживаемого смеха; голосом матери Изабель в такой же степени, как и Джун, голосом Джун в такой же степени, как и матери Изабель.
— Напротив, — возразил Сен-Жак, — это я должен принести извинения. Я очень рад, что Вероника привела вас сюда, дав мне тем самым возможность произвести необходимые улучшения.
Все они разразились хохотом и упали, сплетенные, прямо в небо.
Неожиданно Сен-Жак понял, что после пробуждения он запомнит всего лишь «фаллос» — множество взаимных проникновений и спазматических сбросов напряжения, что единение и любовь, и то, как они впятером переплавлялись один в другого посреди бесконечного неба останется в такой же степени за пределами восприятия его бодрствующего сознания, как ранее его собственные, чисто сексуальные фантазии, находились за пределами понимания матери Изабель.
Зазвонил будильник, и Сен-Жак едва успел напомнить всем — Джун, Терри, Веронике, матери Изабель и самому себе — чтобы они забыли о случившемся, как только проснутся. Все согласились, а затем с хохотом выпали из неба каждый в свое отдельное «я».
Вероника и Сен-Жак проснулись друг рядом с другом. Они переглянулись, бодрые и более свежие, нежели им случалось быть вот уж на протяжении многих лет. Ни один из них не помнил того, что произошло между ними рано утром, когда симбиот Вероники достиг, наконец, критической точки в своем взаимодействии с ее нервной системой и начал воздействовать на ее сны точно таким же образом, каким воздействовал на сны ее мужа его собственный симбиот. В случае Вероники превращение запоздало на несколько дней из-за того, что она съела настолько меньше заплесневевшего хлеба, чем муж, и поселившейся в ней плесени потребовалось куда больше времени, чтобы размножиться до количества, способного оказать на нее воздействие.
Муж и жена улыбнулись друг другу, чувствуя редкую в последнее время взаимную симпатию и нежность, сами удивленные ею и не знающие еще, что кое-что действительно изменилось. Затем они разошлись, чтобы прожить каждый в отдельности совсем разные дни: Сен-Жак — заботясь об улучшении своих методов преподавания и выдумывая нескончаемые позиции и оргазмы, хотя, может быть, и не с той уже одержимостью, что раньше; Вероника — занимаясь со своими ученицами геологией и плаванием и предаваясь грезам о погружении в астрал и чудесах рая.
Им потребовался почти год, чтобы понять и принять, что они теперь значат друг для друга, и еще десятки лет, чтобы научиться полностью интегрировать свое существование в сновидениях и наяву. Где-то в течение этого первого года они вновь начали заниматься друг с другом любовью во плоти и в конце концов от их союза родилось двое детей. И в этих детях, а также в великом множестве их потомков во веки веков счастливо обитала сине-зеленая плесень.
Идеи моих любимых рассказов часто приходят ко мне в качестве своего рода иронического контрапункта к чему-нибудь другому, над чем я в тот момент работаю: обыкновенно идея, в общем, та же самая, но вывернутая так, что «выстреливает» в совершенно ином, зачастую же просто противоположном направлении. Отчасти «Джеймсбургский инкуб» произошел от идей, которые я обыгрывал в своем самом последнем романе «Паутины» с примесью того, что я в то время читал о сновидениях, демонологии и ведовстве. Все это в конечном счете соединилось и выкристаллизовалось вокруг Сен-Жака — который, в свою очередь, обязан своим существованием отчасти туманным воспоминаниям о раздражающе претенциозном учителе французского, которого я когда-то знал, отчасти же моим собственным страхам перед тем, на что бы могла стать похожа моя жизнь, окажись я когда-либо вынужден зарабатывать на хлеб преподаванием.
Льюис Шайнер
ЧАШИ ВЕСОВ
Последний роман Льюиса Шайнера, «Заброшенные города сердца» (издательство «Бэнтэм»), вошел в список кандидатур на премию «Небьюла». Вскоре у него должен выйти нефантастический роман «Хлоп» (издательство «Даблдэй»), посвященный катанию на скейтбордах, анархии и честному слову. Также на выходе новая антология под его редакцией, издаваемая в пользу организации «Гринпис», которая называется «Когда доиграла музыка» (издательство «Бэнтэм»). Ранние рассказы Шайнера относятся в основном к научной фантастике. В последнее время он чаще пишет реалистические произведения и ужасы. Его рассказ «Тщетная любовь», опубликованный первоначально в сборнике «Потрошитель!» и перепечатанный в «Лучшей НФ года» и в «Лучшей фэнтези года» совершенно определенно относится к ужасам. Точно так же, как и «Чаши весов».