ОКТАВИЙ: Честно говоря, я не п-понимаю, чем п-провинилась бедная п-псина…
«Барреты с Уимпол-стрит»
Первое же, что сделала моя новая товарка по комнате, это выложила мне историю своей жизни. Потом она заблевала мне всю койку. Я была зла, как черт. Знаю-знаю — я сама виновата, что вообще очутилась по соседству с маленькой дрянью. Дорогая доченька добилась настолько низких оценок, что папаша отправил ее назад в общагу для первогодков, где ей и пребывать, пока администратор не донесет, что она вновь стала пай-девочкой. Но все-таки он бы мог не засовывать меня в благотворительный покой, к стипендиаткам из передовых колоний, сплошь, как одна — напуганным целочкам. Богатенькие обычно успевают вдоволь почикаться в своих школах-пансионатах, даже самые робкие. И уж все рвутся подучиться этому делу.
Но только не эта. Она явно хрен от дырки бы не смогла отличить, и что куда засовывать — тоже без понятия. Страшна, к тому же, как смертный грех. Волосы у нее были подстрижены ветхозаветным ежиком — я-то думала, что даже ребятишки с границы такие больше не носят. Звали ее Зибет, родом она была из какой-то забытой богом колонии под названием Мерилибон Вип, мать ее умерла, у нее было три сестры, а отец не хотел ее сюда отпускать. Она мне все это выложила единым духом, полагая, видно, проявить дружелюбие, а потом выплеснула свой ужин на меня и на мои чудные новые сверхгладкие простыни.
Простыни эти — почти все хорошее, что я вывезла из поездки, в которую Дорогой Папочка отправил меня на летние каникулы. Считалось, что пребывание в лесу склизких гладеревьев среди благородных дикарей закалит мой характер и продемонстрирует, как плохо иметь низкие оценки. Но как выяснилось, благородные дикари хорошо умели не только ткать свою драгоценную ткань, почти лишенную трения. Делать чик-чик на сверхгладкой постели — это что-то совсем особенное, и я успела стать настоящим специалистом этого дела. Держу пари, даже Браун здесь профан. Ну так я его с радостью поучу.
— Я так раскаиваюсь, — все время повторяла эта дуреха сквозь что-то вроде икоты, между тем, как лицо ее краснело, потом белело, а потом опять краснело, будто сигнал тревоги, и крупные слезы скатывались по нему, падая на месиво рвоты. — Наверное, в челноке меня укачало.
— Да уж. Не вой только, христа ради, это все ерунда. На Мери Либо Выпь прачечные есть?
— Мерилибон Вип. Это такой источник.
— Ты сама похожа сейчас на источник, детка, — я сгребла простыни в ком, так что рвота оказалась внутри. — Ладно, ерунда. Пусть общажная мать об этом беспокоится.
Все равно она была не в состоянии унести эти простыни сама, да к тому же небось Мамаша, раз взглянув на эти горючие слезы, тут же переселит ко мне в комнату кого-нибудь другого. Зибет была не бог весть что. Я уже понимала, что едва ли она станет спокойно и без шума выполнять домашнее задание, пока мы с Брауном будем делать чик-чик на новых простынях. Но по крайней мере она не прокаженная, и не весит восемьсот фунтов, и не полезла ко мне в трусы, когда я нагнулась, сгребая простыни. Могло быть и гораздо хуже.
Могло, впрочем, быть и намного лучше. Свидание с Мамашей в первый же день — это совсем не то, что я понимаю под хорошим началом. Тем не менее я шустро сбежала вниз по лестнице с комком простыней в руках и постучала в дверь общажной мамаши.
Она — не дура баба. Ждать, пока она ответит на твой стук, приходится в крошечной комнатушке — прихожей. Устроена комнатушка в точности по принципу крысоловки, только еще Мамаша добавила от себя миленькую деталь — три больших зеркала, доставка которых с земли обошлась ей, поди, в зарплату за целый год. Все равно, за такое оружие не жалко. Потому как стоишь ты там, господи ж боже, потеешь, а зеркала тебе показывают, что юбка у тебя перекручена, волосы как воронье гнездо и на верхней губе капелька пота враз выдает, что ты боишься до чертиков. К тому времени, как мамаша выглянет — минут через пять, если она в хорошем настроении — ты или на взводе, или тебя там уже нет. Нет, правда, не дура.
Я не оправдываться пришла, да и юбки мои сроду не сидели правильно, так что зеркала мне были до лампочки; пять минут, однако, взяли свое. Вентиляции в каморке никакой, а я ведь стояла в обнимку с опоганенными простынями. Зато я как следует продумала, что скажу. Незачем напоминать ей, кто я такая. Администратор ей, надо думать, уже прокачку сделал на этот счет. И никакого нет смысла говорить, что это мои простыни. Пусть думает, что они принадлежат этой целке.
Когда Мамаша открыла дверь, я просияла ей навстречу улыбкой и начала:
— У моей соседки по комнате маленькая проблема. Она новенькая и, видно, поволновалась в челноке, так что…
Я ждала, что Мамаша разразится той самой речью, которую мы в этом паршивом кампусе выслушиваем по любому случаю: «Ресурсы на вес золота, живем на замкнутом цикле, чистота — залог всего» и так далее. Вместо этого она выдала:
— Что ты с ней сотворила?
— Я — с ней? Слушайте-ка, это ведь она обрыгалась. Что я, по-вашему, сунула ей пальцы в глотку?
— Ты давала ей что-нибудь? Самурай? Самолет? Алкоголь?
— Елки-палки, да она ведь только что явилась. Зашла в комнату, сказала, что она с Мери — Любит — Бык или чего-то такого, а потом блеванула.
— Ну, и?
— Что — и? Может я и смотрюсь бывалой, но уж вряд ли настолько, чтобы первогодки блевали, только меня увидев.
Судя по выражению на мамашиной физиономии, ее как раз вполне могло вытошнить от вида моей персоны. Я сунула вонючий ком простыней ей под нос.
— Слушайте-ка, — сказала я. — Мне все равно, что вы сделаете. Не моя забота. Но девчонке нужны свежие простыни.
На блевотину Мамаша смотрела, ей-богу, ласковей, чем на меня.
— Цикл очистки только в пятницу. До тех пор ей придется спать на матрасе.
Нихрена себе, да она бы до пятницы могла простыни вручную спрясть, особенно если вспомнить, сколько пуха летает по нашему паршивому кампусу. Я вновь сгребла простыни в охапку.
— Погань вшивая, — сказала я Мамаше.
И заполучила два месяца невыхода из общаги плюс разговор с администратором.
Я спустилась на третий уровень и сама управилась с простынями. Стоило это до хрена и больше. Она хотят, чтобы ты КАК СЛЕДУЕТ прочувствовал вред, который нанес окружающей среде, если не утерпел или еще чего-нибудь. Полная туфта. Среда здесь примерно такая нежная и уязвимая, как дырка у старшекурсницы. Когда Старикашка Маултон купил из третьих рук этот подержаный Ад-Пять, он носился с дурацкой мечтой превратить его в копию того колледжа, который сам старикан посещал в детстве. Какой уж манией он был одержим настолько, чтобы купить эту древнюю развалину, никто толком и не знает. Должно быть, точка Лагранжа старику на макушку села.
Агент по недвижимости, должно быть, без умолку языком чесал, чтобы убедить Маултона, будто Ад может когда-нибудь стать похожим на Эймс, штат Айова. Еще хорошо, что с тех пор, как он был построен, техника продвинулась вперед, а то пришлось бы нам всем по проклятой штуковине ЛЕТАТЬ. Но Маултон не мог ограничиться тем, чтобы просто устроить гравитацию, наладить водопровод и нанять несколько хороших учителей. Нет — он должен был возвести внутри кампус из песчаника, разбить футбольное поле и насадить ТОПОЛЯ! Все это, конечно, стоило целое состояние, так что колледж оказался в итоге доступен только богатеньким и детям по доверенности, да еще тем, кому достается от Маултона благотворительная стипендия. Но в то время еще нельзя было удовлетворить отцовские инстинкты, спустив в пластиковый мешочек, так что пришлось Маултону отгрохать колледж. Вот мы и очутились посреди космоса в одной жестянке с изрядным количеством тополей, непрерывно стремящихся выжить всех остальных.
Елки-палки, эти уж мне тополя! В конце концов, что с того, что мы живем, как сто лет назад. Я могу примириться с круглыми шапочками для первогодков и торжественными линейками. Комендантский час в общежитиях и сто лет назад никого не останавливал. И коли на то пошло, так плиссированные юбки и кофты без ворота просто созданы, чтобы поскорей добираться, куда надо. Но вот эти паршивые тополя!
Поначалу еще пытались копировать явления природы. Зимой жопа мерзнет, а летом задыхаешься — точь — в-точь, как в доброй старой Айове. Тогда тополя хоть можно было терпеть. Месяц все кашляют от пуха, собирают его в тюки, словно рабы на Миссисипи, и отправляют на Землю — и на том все заканчивается.