Когда я «приземлилась», Зибет сидела у себя на койке и деловито строчила в блокноте, пристроив его на коленях. Выглядела она куда лучше чем в нашу первую встречу. Волосы ее малость отросли и достаточно завивались на концах, чтобы сделать ее посимпатичней. И такой напряженной она не выглядела. Собственно говоря, она выглядела почти счастливой.
— Чем ты занята? — надеюсь, я спросила именно это. Первая пара фраз после самолета выходит так, что можно только догадываться, о чем речь.
— Переписываю свои заметки, — отвечала она. Ну дела, чем только люди не тешатся. Я подумала — может, она нашла себе дружка, оттого и этот миленький румянец. Если так, у нее дела получше, чем у Арабеллы. Или у меня.
— Для кого?
— Что? — она ответила непонимающим взглядом.
— Для какого парня ты переписываешь свои заметки?
— Парня? — в голосе Зибет появился напряг. Вид у нее стал испуганный.
— Я думала, ты завела себе дружка, — осторожно сказала я. И еще раз увидела, как она съезжает с коньков. Нет, чтоб ей пусто было, ничего у ней в голове не наладилось. Интересно только, что я такого сказала, чтобы ее так взбаламутить.
— Зибет вжалась в стену, будто я на нее наступала с чем-нибудь таким опасным, и прижала к груди свой блокнот.
— Почему ты так подумала?
— Что же я такое подумала? Надо было мне рассказать ей про самолет, прежде чем я собралась «полетать». А то теперь приходится ей отвечать, будто это нормальный разговор, а не угадайка — будто в запертую крысу палкой тыкать. Одна надежда, что потом можно будет объясниться.
— Не знаю, почему. Просто у тебя вид такой…
— Значит это правда, — сказала она и весь напряг к ней вернулся, и лицо опять начало менять цвет с красного на белый и обратно.
— Что правда? — спросила я, продолжая гадать, во что же такое самолет превратил мое невинное замечание.
— До того, как я сюда попала, у меня были косы. Тебя, наверное, удивляет моя прическа.
— Елки-палки, наверное, я сказала какую-нибудь гадость про ее волосы.
— Мой отец… — Зибет вцепилась в блокнот так же, как в ту ночь хваталась за выключатель — будто жизнь спасала. — Мой отец их обрезал, — она признавалась мне в чем-то ужасном, а я понятия не имела — в чем.
— Чего ради он это сделал?
— Он сказал, что я ими… искушаю мужчин. Он сказал, что я… заставляю их думать обо мне нехорошее. Он сказал, что это бывает по моей вине. Он отрезал все мои волосы.
— До меня наконец дошло, что я спросила у нее как раз то, что хотела: не завела ли она себе дружка.
— Как по-твому, я правда это делаю? — спросила она меня умоляющим голосом.
— Шутит, что ли? Она бы не соблазнила даже Брауна, когда его на целочку тянет. Этого я, однако, не могла ей сказать, а с другой стороны, я знала, что если отвечу «да», то опять у нас наступит блевательный сезон. Жаль мне ее было, бедолагу, с ее отрезанными косами и с ее поганым папашей, который ее запугал до чертиков, наговорив воз всякого вранья. Неудивительно, что она была такой сдвинутой, когда только сюда попала.
— Как считаешь? — настаивала она.
— Если хочешь знать, что я думаю, — сказала я, не совсем твердо вставая на ноги, — так я думаю, что все отцы — куча дерьма. — Мне вспомнился рассказ Арабеллы — маленькие коричневые животные длиной в руку — и как Браун говорил: «Твой отец только хотел тебя защитить». — Хуже, чем куча дерьма, — повторила я. — Все.
— Зибет, распластавшись по стене, таращилась на меня — как будто ей хотелось мне поверить.
— Хочешь знать, что со мной сделал мой отец? — спросила я. — Он мне косы не отрезал. О нет, он придумал куда лучше. Знаешь, что такое дети по доверенности?
— Зибет помотала головой.
— Ладненько. Мой отец желает сохранить свой драгоценный род и свою фамилию, но не желает никаких связанных с этим беспокойств. Так что он оформляет доверенность. Платит кучу денег, потом спускает в пластиковый мешочек и готово — он уже папаша, а вся грязная работа остается юристам. Как, например, пестовать меня, и отправлять куда-нибудь на летние каникулы, и оплачивать мое обучение в этой поганой школе. Или цеплять на меня вот это, — я показала ей запястье с гнусной сигнальной лентой. — Он меня даже никогда не видел. Даже не знает, кто я такая. Уж поверь, про дерьмовых отцов мне все известно.
— Я бы хотела… — произнесла Зибет. Потом раскрыла свой блокнот и снова взялась переписывать свои заметки. Я брякнулась на кровать — начинался послеполетный отходняк. Когда я снова взглянула на Зибет, она поливала слезами свои драгоценные записи. Елки-палки, что ей ни скажи — все неладно. Самое большее, на что я могла надеяться в этом ненормальном месте — это что парни наиграются со своими зверюшками к середине семестра, да еще на повышение отметок по поведению.
К середине семестра циркуляционная система вышла из строя окончательно. Кампус был по колено завален пухом и листьями. Ходить и то едва можно было. Я шла на занятия, пробиваясь сквозь листья и пригнув голову. Брауна я заметила только когда было уже поздно.
На руке Браун держал животное.
— Это дочурка Энн, — сказал Браун. — Дочурка Энн, познакомься с Тавви.
— Пошел нахрен, — сказала я, протискиваясь мимо него. Браун схватил меня за руку и крепко сжал, так что сигнальная лента до боли врезалась мне в тело.
— Это невежливо, Тавви. Дочурка Энн хочет с тобой познакомиться. Будь лапочкой, — он ткнул животным мне прямо в физиономию. Арабелла была права. Гадостная тварь. Я их до этого никогда вблизи не видела. Коричневая острая мордочка, тусклые глазки и крошечный розовый рот. Тельце, покрытое грубой коричневой шерстью, вяло повисло у Брауна на руке. На шею зверю Браун нацепил ленточку.
— Как раз в твоем вкусе, — сказала я. — Страшнее черта, и дырка достаточно большая, чтоб даже ты нашел.
Браун сжал мою руку еще крепче.
— Ты не должна так говорить с моей…
— Привет, — сказала Зибет у меня из-за спины. Я быстро обернулась. Ее-то как раз мне и надо.
— Привет, — ответила я и выдернула у Брауна руку. — Браун, это моя соседка. Она новенькая. Зибет, Браун.
— А это дочурка Энн, — произнес Браун, поднимая животное повыше, так что оно по-дурацки разинуло мягкий розовый рот. Хвост у зверюги был задран, и с того конца я тоже видела мягкое и розовое. И Арабелла еще удивляется — что их привлекает?
— Рад познакомиться, новенькая соседка, — пробормотал Браун и покрепче прижал животное к себе. — Иди к папочке, — сказал он и зашагал прочь по листьям.
— Я потерла свое несчастное запястье. Ох, только бы она меня не спрашивала, зачем ему тессель. Не собираюсь я объяснять девчонке про гнусные привычки Брауна.
— Я ее недооценила. Зибет слегка вздрогнула и прижала к груди свой блокнот.
— Бедная зверюшка, — сказала она.
— Что ты знаешь о грехе? — спросила меня вдруг Зибет в тот же вечер. По крайней мере, свет она хоть выключила. Все какое-то улучшение.
— Много чего знаю, — ответила я. — Как по-твоему я заполучила этот очаровательный браслет?
— Я имею в виду — о чем-то по-настоящему плохом. Когда делаешь вред кому-то другому. Чтобы выручить себя, — Зибет умолкла. Я ей ничего не ответила и она тоже замолчала надолго.
— Я знаю про администратора, — заявила она в конце концов.
— Я бы не могла сильней удивиться, если бы даже Старикашка Маултон заорал вдруг из интеркома «Благословляю тебя, дочь моя!»
— Ты хорошая, я знаю, — Зибет говорила каким-то мечтательным голосом. Будь какая другая девчонка на ее месте, я решила бы, что она балуется пальчиком. — Есть вещи, которые ты не сделаешь, даже для того, чтобы спастись.
— А ты, надо полагать, законченная преступница?
— Есть вещи, которые ты не сделаешь, — сонно повторила Зибет, а потом отчетливо, невпопад добавила: — Моя сестра приезжает на рождество.
— Ну, у нее сегодня одни сюрпризы.