У меня появилось чувство, какое всегда появлялось на медосмотрах. Мне хотелось забежать вперед, сказать за нее раньше, чем она успеет сама сказать мне.
— И ты ее узнала — эту культуру — по старым фильмам.
— Не в деталях. Детали другие. Наверное, так и должно быть. Но — да, я ее узнала… по крайней мере, узнала о ней одну вещь… ты бы тоже узнала ее, я думаю.
— Расскажи.
— У них есть свой язык, свои собственные ритуалы. Они могут различаться от группы к группе, но худшее здесь то, что они всегда парны. Два отдельных класса, если угодно. Они создают некие различия… определенные и постоянные различия. Два типа языка, два типа ритуала. Одна группа детей пользуется одним, а другая придерживается второго. Никаких переходов между ними не допускается. Ты не можешь уже сменить группу, к которой принадлежишь, после того, как выбрал… или после того, как она выбрала тебя. Я не вполне определила, как совершается разбивка, или на сколь раннем этапе, но по-видимому, все они каким-то образом ее знают. Двухгодовалая малышка приходит в первый раз в ясли — и все уже решено, хотя ни слова не было сказано. Каждая знает, к которой группе принадлежит; ошибки здесь невозможны и апелляции не допускаются. Как будто они видят неприметные для нас знаки, появляющиеся с рождения, в точности, как и пол, — Руфинелла пристально посмотрела на меня, однако во взгляде ее было отчаяние. Я поняла, что она молит меня, надеется, что я подам какой-то совет, воспользуюсь некой мудростью предшествущей эпохи.
— По-твоему, они изобретают пол заново.
Она кивнула.
— Что они говорят об этом? Ты их спрашивала?
— Они не могут объяснить. Они говорят, что просто так уж устроено. Они выдумывают новые языки, они создают различия, но говорят об этом так, словно они здесь ни при чем. Как будто это открытия, а не изобретения.
— Может быть…
— Не говори так! Ты хочешь сказать, что мы были слепы в течение тридцати четырех лет, а наши дети прозрели?
Да, я чувствовала стремление к этому; я чувствовала надежду. Я хотела бы стать моложе. Я хотела получить новый шанс, я всегда мечтала о новом шансе. Я не понимала отчаяния на лице Руфинеллы, разве что она, как и я, знала, что становится частью уходящей эпохи. И я сказала:
— Может быть, на этот раз у них все выйдет как надо.
III. Современный Прометей
«Однажды ненастной ноябрьской ночью предстало передо мной завершение моих трудов» [30]Да, я добилась успеха! Я отважилась на эту попытку и сумела привести в жизнь то, что для других было лишь мечтой: иную расу существ, вид — партнер, которому суждено покончить с нашим длительным одиночеством, стать нашим соседом по планете. Достаточно похожий на нас, чтобы общение было возможно, и однако иной, чтобы каждый из нас имел нечто, стоящее общения: иные точки зрения, иные переживания, способные обогатить связь поистине равных.
Быть может, у меня появятся еще причины сожалеть о моем поступке, однако я так не думаю. Я полагаю, что мое имя войдет в историю положительным примером того, как наука может улучшить наш мир. Меня вела не гордыня или неведение, не личные запросы или амбиции. Я также не полагаю, будто все, что можно осуществить, должно быть осуществленным, что научное достижение обладает ценностью само по себе. Нет, я долго и напряженно размышляла о том, что вознамерилась сделать. Я внимательно рассмотрела возможные опасности и установила определенные ограничения. И все время я чувствовала, что преследую не личные, индивидуальные цели, но являюсь скорее представительницей всего женского племени, действуя ради его пользы.
Конечно же, не все соглашались с тем, что я делала. Многие не видели в этом необходимости. К чему создавать новый вид? Зачем вызывать к существованию новую форму жизни? Не значит ли это разыгрывать из себя бога? Да, говорила я, а почему бы и нет? Разве не занимаемся мы этим и без того каждый день, борясь за изменение мира к лучшему? Почему должны мы страдать, будучи лишены того, что в силах создать? Но, конечно, некоторые полагали, что мы вообще ничего не лишены. Иные даже не верили в горячее желание, заставившее меня сделать это. Поскольку сами они этого желания не чувствовали, то объявляли, будто я его выдумала.
Зачерствелые материалисты, они отказывались признать, что можно желать несуществующего. Несуществующего, спешу я уточнить, лишь пока. Ибо я полагаю, что это безымянное стремление есть проявление памяти — расовой памяти, если угодно, и едва ли важно, о прошлом или о будущем. Желание существует вне времени, но оно не пробавляется выдумками. Если кажется, будто то, чего мы хотим, не существует, то это верно лишь для данного времени. Вы можете быть уверены, что имели то, чего желаете, в прошлом или будете иметь его в будущем.
Меня побуждало к работе желание познакомиться с кем-то иным, с другой сущностью, не такой, как я. Не любовница, не дитя, не мать, не подруга или просто одна из чужих на этой земле. И поэтому я создала его.
Что же представляет собой эо новое существо? Я подумываю назвать его «мужчиной», по очевидным мифоисторическим причинам. Однако эмоции, связанные с этим словом, очень смешанные, и есть в истории такие аспекты, которые лучше оставить погребенными навеки… не забыть, но уж возрождать их определенно не стоит. Я постаралась сделать все возможное, чтобы мой «мужчина» не походил на ранее существовавших мужчин, не был таким, как предыдущий спутник женщин по жизни.
Чтобы отметить это, я дала ему название, выражающее то, к чему стремяттся многие женщины. Я окрестила его, это желание, живущее в глубине наших сердец, «муж».
Итак, этой не столь уж ненастной ноябрьской ночью я смотрю сквозь стеклянную стенку бака на свое создание. Оно смотрит на меня в ответ, заинтересованно, умно и ласково; тело его обтекаемо и прекрасно, ум и дух равны моим собственным. Равны, но отличаются от них. Я уверена, что все сделала правильно. Не будет никакого взаимонепонимания, никаких заранее обреченных попыток одомашнивания, не будет борьбы за власть, ибо хотя мы достаточно похожи, чтобы любить друг друга, жить мы всегда будем порознь: женщины на суше, мужья в море. Их прекрасные лица и утонченные умы подобны нашим, но тела у них совсем другие. Мы всегда будем жить в различных мирах. Они будут вынуждены плавать, не имея ног для ходьбы, и хотя они способны дышать тем же воздухом, что и мы, однако кожа их нуждается в постоянной обволакивающей ласке воды. Каждый из нас получит свое царство, каждый будет счастлив среди себе подобных, и в то же время они будут находить нас привлекательными, а мы — их, и поэтому мы станем время от времени искать общества друг друга и сходиться вместе не ради выгоды или по необходимости, но из чистого желания.
Я смотрю на него, первенца новой расы, и когда я улыбаюсь, он улыбается в ответ. Он машет ластом; я машу ему в ответ рукой. Я чувствую, как любовь вскипает во мне, унося все горести прошлого и я знаю, когда он от восторга делает кувырок назад, что мой муж чувствует то же самое. На этот раз все у нас будет к лучшему.
Когда я писала рассказ «Мужья», мне было тридцать пять лет, пару из них я пребывала в разводе и страдала от невостребованной любви. Я считала, что такие переживания свойственны подростковому возрасту; я думала, что давно их переросла. Я знала, что это смешно. Но это захлестывало меня с головой, мне абсолютно не подчиняясь. Я думала о Судьбе и о греческих мифах; о Минотавре, рожденном из-за того, что бог решил отомстить царю Миносу, заставив его жену влюбиться в свирепого белого быка (мне повезло — по крайней мере, я-то любила человека!), и еще о загадке желания, о его абсурдности.
В то же самое время мне хотелось написать что-нибудь, основанное на радикальной концепции Моники Виттиг, изложенной в ее работе «Женщиной не рождаются» (1979), небольшой статье, где она заявляет, что разделение людей на два самостоятельных класса — «мужчин» и «женщин» отнюдь не принадлежит к есетественным категориям, а является «сложным мифологическим построением». Если наша вера в то, что человеческие существа должны непременно разделяться на две категории — вовсе не отражение незыблемого и неизменного факта, а лишь заученный эффект восприятия, то что произойдет, если наше восприятие изменится? Тем более, что наверняка была важная причина, заставившая нас принять этот старый способ смотреть на вещи: «мужчина — женщина, инь-ян» — и придерживаться его так долго.