Это не наука. Это не имеет ничего общего с наукой. Вчера, когда упали бомбы и настал конец света, я покончила с научным мышлением. На таком расстоянии от участка взрыва бомбы, сброшенной на Сан-Хосе, я получила, можно предположить, среднюю дозу радиации. Недостаточно, чтобы тотчас умереть, но и слишком много, чтобы выжить. Мне осталось всего несколько дней и я решила провести это время, конструируя будущее. Кто-нибудь ведь должен этим заняться.
Собственно говоря, обучали меня не этому. Студенткой я изучала биологию — точнее, структурную анатомию, строение костей и тела. В аспирантуре занималась инженерией. Последние пять лет я проектировала и создавала роботов, применявшихся в промышленности. Теперь необходимость в этих индустриальных конструкциях отпала. Однако жаль было бы дать пропасть всему оборудованию и материалам, оставшимся в брошенной моими коллегами лаборатории.
Я собираю и запускаю роботов. Но я не пытаюсь их понять. Я не желаю их разбирать и рассматривать их способ функционирования, тыкать, щупать и анализировать. Время науки миновало.
Псевдоскорпион, Lasiochernes pilosus — небольшое, напоминающее скорпиона насекомое, которое поселяется в кротовьих норах. Прежде чем спариваться, псевдоскорпионы устраивают танец — бесшумный подземный менуэт, незримый для всех, кроме кротов и вуайеристов — энтомологов. Когда самец находит готовую к церемонии самку, он стискивает ее клешни своими и подтягивает к себе. Если самка сопротивляется, самец не желает смириться с отказом и ходит по кругу, уцепившись за ее клешни и таща ее за собой. Затем делает новую попытку, подвигаясь вперед и дрожащими клешнями подтаскивая к себе самку. Если самка продолжает сопротивляться, самец отступает и продолжает танец: кружит, делает паузу, чтобы подергать сопротивляющуюся партнершу, после чего кружит снова.
Спустя час, а то и больше, такого танца самка неизбежно уступает, убедившись с помощью танцевальных фигур, что ее партнер действительно принадлежит к ее собственному виду. Самец откладывает пакетик спермы прямо на землю, уже очищенную от мусора их танцующими лапками. Клешни его вздрагивают, когда он подтягивает самку вперед, располагая ее над упакованной спермой. Наконец-то его партнерша проявляет добрую волю, прижимая генитальное отверстие к земле и вбирая сперму в свое тело.
В учебниках биологии отмечается, что клешни скорпиона-самца дрожат во время танца, однако не говорится, почему. Там не строится догадок относительно его эмоций, побуждений, желаний. Это было бы ненаучно.
Я предполагаю, что клешни самца дрожат от страсти. Среди каждодневных ароматов кротовьего дерьма и гнилой растительности он почуял вдруг свою самку, и ее благоухание наполняет его похотью. Однако он смущен и испуган: одиночное насекомое, непривычное к общению, он встревожен присутствием себе подобного. Его раздирают противоречивые чувства: всепоглощающее желание, страх и непривычность к социальным взаимодействиям.
Я покончила с научным притворством. Я строю беспочвенные предположения о мотивах псевдоскорпиона, о хотениях и проблемах, воплощенных им в танце.
Половой член своему первому роботу я приделала в качестве своего рода шутки, шутки для узкого круга, шутки на тему эволюции. Пожалуй, про узкий круг я могла и не говорить — все мои шутки теперь предназначены для круга самого что ни на есть узкого. Насколько могу судить, я осталась совсем одна.
Мои коллеги бежали — кто разыскивать свои семьи, кто искать убежища в холмах, кто проводить остаток дней в суете, бегая туда-сюда. Не думаю, чтобы кто-нибудь появился здесь в ближайшее время. А если появится, то мои шутки, по всей вероятности, их не заинтересуют. Я уверена, большинство людей считает, будто время шуток прошло. Они не понимают, что война и бомба — это и есть величайшие из шуток. Величайшая шутка — смерть. Величайшая шутка — эволюция.
Я помню, как в школе нас учили теории Дарвина на уроках биологии. Уже тогда я подумала, что люди говорят о ней как-то странно. Учительница преподносила эволюцию, как fait accompli [31]законченное и пройденное. Она с трудом пробиралась сквозь сложные умопостроения об эволюции человека, говорила о рамапитеках, австралопитеках, хомо эректусе, хомо сапиенсе и хомо сапиенсе неандерталенсисе. На хомо сапиенсе она останавливалась и тем дело кончалось. С точки зрения нашей учительницы мы были последним словом, вершиной, концом прямой.
Я уверена, что динозавры думали так же, если только они вообще думали. Как можно представить себе что-то лучшее, нежели чешуйчатый панцирь и шипастый хвост. Кто мог бы пожелать большего?
Вспомнив о динозаврах, я построила свое первое творение по образцу рептилии: смахивающее на ящерицу создание, собранное из частей и деталей, которые я поснимала с фабричных образцов, заполнявших лабораторию и склад. Я дала своему творению крепкое тело длиной в мой рост, четыре ноги, торчащих по бокам из-под тела, а потом согнутых в коленях, чтобы стоять на земле, хвост такой же длины как и тело, утыканный декоративными металлическими заклепками и крокодилову пасть с огромными кривыми зубами.
Пасть требовалась только для украшения и защиты, есть это существо не будет. Я оборудовала его набором фотоэлементов, укрепленных на огромном, как парус, гребне у него на спине. Тепло солнечных лучей заставит это существо расправлять свой парус и собирать электроэнергию для подзарядки батарей. В ночной прохладе оно будет прижимать парус к спине, становясь стройным и обтекаемым.
Я украсила свое создание тем, что смогла найти по лаборатории. В мусорной корзине, находящейся рядом с автоматом по продаже газированной воды, я набрала алюминиевых банок. Разрезав их на цветастую бахрому, я прикрепила их у зверюги под подбородком, наподобие горлового мешка игуаны. Когда я закончила, слова на банках превратились в бессмыслицу, «Кока», «Фанта», «Спрайт» и «Доктор Пеппер» смешались в красочную неразбериху. Уже под конец, когда в остальном создание было доделано и готово функционировать, я пристроила ему член из куска медной трубки. Он свисал у твари под брюхом, медно блестящий и совершенно непристойный. Вокруг яркой меди я сплела крысиное гнездо из собственных волос, которые все равно лезли пучками. Мне понравилось, как это выглядит: блестящая медная трубка, торчащая из мотка жестких, словно проволока, черных кудряшек.
Временами меня одолевает тошнота. Часть дня я провожу в туалете, лежа на холодном кафельном полу и поднимаясь только для того, чтобы меня вырвало в унитаз. Тошнота, впрочем, не явилась для меня неожиданностью. В конце концов, я ведь все-таки умираю. Я лежу на полу и думаю о причудах биологии.
Для паука-самца спаривание — опасное занятие. Особенно справедливо это для тех видов пауков, которые плетут сложные изящные паутины, собирающие по утрам капельки росы, красиво искрящиеся на радость фотографамнатуралистам. Самка у этих видов крупней самца. Надо сознаться, она довольно сволочная особа и нападает на все, что ни прикоснется к ее паутине.
Когда наступает период спаривания, самец приступает к делу осторожно. Он топчется на краю паутины, осторожно подергивая шелковистые нити, чтобы привлечь внимание хозяйки. Он выстукивает совершенно особый ритм, подавая сигнал своей будущей любовнице, нашептывая ей дрожанием паутинок: «Люблю тебя. Люблю тебя».
Немного спустя паук решает, что его сообщение достигло цели. Он уверен, что понят правильно. Продолжая действовать с крайней осторожностью, он прикрепляет к паутине самки брачную нить. Он подергивает эту брачную нить, побуждая самку вступить на нее. «Только ты, крошка, — сигналит он. — Только ты одна на всем свете».
Паучиха влезает на брачную нить — страстная и свирепая, но покуда утихомиренная посулами самца. В этот миг паук бросается к ней, извергает сперму, после чего поспешно сматывает удочки, пока у его супруги не поменялось настроение. Опасное это дело — любовь.
Раньше, до конца мира, я была очень осторожной. Я с большим разбором подбирала друзей. Я бежала прочь при первых признаках недоразумения. В то время такая линия поведения мне казалась правильной.