Рита подняла взгляд глаз, отражающих многовековую еврейскую скорбь, и тихо ответила.
— Там живет двоюродная бабушка, и, сейчас, у неё из родных кроме нас никого нет, потому мы к ней и едем. Но она достаточно состоятельна. Ей от мужа осталось приличное состояние и хороший, просторный дом. Мы будем жить в нем. — и потом замолчала.
А я прервал установившуюся тишину и произнес.
— Ну что же, я вижу материальных проблем и проблем с жильем — у вас не будет. Так что остается пожелать вам счастливого пути, и хорошей жизни в Израиле. Но учти, что тебе в 18 лет придется идти служить в Цахал[1]. В Израиле служат и девушки, а не только парни, как у нас. Но я считаю, что служба в армии делает человека настоящим, и закаляет характер. Так что успехов тебе в жизни и счастья! — и, повернувшись к офигевшим преподавателям, поблагодарил их.
— Спасибо вам Семен Израилевич и Марк Ильич, что позволили мне задать Рите пару вопросов, и сказать слова напутствия.
После этого, сев, глянул на секретарчиков. Ну да, они буравили меня недобрыми взглядами, я поломал им планы воспитательной работы, и постановки галочек в плане выполненных мероприятий. Преподаватели же расслабились, они ожидали, что я могу загнуть и хуже. Но, я все-таки более чем на пол века старше, и у меня больше опыта, чем даже у них. Собрание постепенно засохло на корню, и завершилось, а высокие посетившие лица удалились что-то обсуждая с комсомольским вожачком школы. Ребята подтянулись к столу преподавателя, но Рита постаралась поскорее уйти. А ребята начали обсуждать между собой ход собрания.
Ко мне подошли Влад, Серёга и Рудик. И Валера меня сразу спросил.
— На фига ты полез выступать, ты что не знаешь, что теперь райкомовские потребуют наказать тебя?
Я подумал и ответил,
— Валера, я то это знаю, но что они могут мне предъявить? Свидетелей весь класс. Антисоветчины в моем выступлении не было, просто беспокойство о судьбе одноклассницы. Я понимаю, что у тебя отец погранец, и соответственно имеет отношение к КГБ, а тебя предупреждал, как говорить на собраниях, но я не комсомолец и всяким райкомам, горкомам не подчиняюсь. Более того, даже нашему секретарю школьной организации ничего не будет, и именно поэтому. Он проявил бдительность, и не впустил в ряды ВЛКСМ чуждый элемент.
Ребята помялись, и подумав Влад сказал,
— Да, но тебя точно потащат к Арифмометру, и будут там песочить.
Я усмехнулся и страшным шепотом прохрипел,
— А то нам с тобой, в первый раз бывать у директора? И что он мне может сказать нового? У него и знаний то хватает — преподавать арифметику в младших классах.
Серёга вступил в разговор,
— Но тебя же только вчера в учительской песочили. И еще неясно, что будет на педсовете? А вдруг исключат? — и замолчали все.
А я продолжил,
— Не бойтесь, Отмахаюсь, где наша не пропадала? Я, повторяю, что сегодня — я ничего предосудительного не сказал, а вчера не сделал. И если даже исключат, то я буду скучать только по друзьям, и хорошим преподавателям. А так, пойду в другую школу.
Они постояли, помолчали, и Рудик заметил,
— Так то — ты прав, и не сказал ничего страшного, но ты им пошел наперекор. И они будут требовать, чтобы тебя наказали.
Я сразу же ответил,
— Спасибо ребята, что вы обо мне заботитесь, но поверьте. Все будет нормально. Влепят еще один строгач, или что новое придумают. Но моя совесть чиста, и родители меня за сегодняшние слова никогда не станут осуждать, скорее наоборот. Сегодня тут не было врага, да есть определенная правда в том, что государство выделяла средства на обучение уезжающих, на их лечение и многое другое, но силой удерживать их — это плодить внутренних врагов, и взращивать пятую колонну. Я не знаю, наверно, правильней бы было потребовать возместить затраты государства, а так — насильно мил не будешь. Ладно, ребята давайте по домам. Все будет нормально! Пока! — и я взял портфель и пошел к выходу.