Его шедевр накренился и замер под углом. Не верилось, в голове не укладывалось, что скульптура падает. Со стороны могло показаться, что я кричу на грузчиков, но я обращалась к скульптуре, нависшей над полом. Видимо, в тот момент я верила, что катастрофу можно предотвратить словом, уговорив «Номер шесть» не падать и тем самым не допустить творческого коллапса Йена и моего убийства Диком в отместку за сотни тысяч долларов, которые он потеряет.
Боль пронзила меня словно ножом, когда вершина скульптуры, прочертив глубокую борозду по стене, соскользнула вниз и воткнулась в деревянный пол. Основание выгнулось под собственной тяжестью и лопнуло. Все вышло очень быстро, но я воспринимала происходящее, как в замедленной съемке.
С оглушительными хлопками и скрежетом работа Йена стала неузнаваемой: стальные обломки рассыпались по изуродованному полу.
Зажав рот ладонью, я смотрела на бесформенную груду, несколько секунд назад считавшуюся самым значительным вкладом в искусство двадцать первого века, затем осторожно перевела взгляд на Йена, ожидая неизбежного взрыва и потока брани с безукоризненным английским произношением. Индусы застыли на месте, глядя то на Йена, то на мистера Слоуна, явно ожидая, как и я, кто из хозяев первым завопит и разразится проклятиями и угрозами.
Йен неподвижно стоял, казалось, целую вечность.
Наконец один из рабочих, не выдержав гнетущей тишины, буквально завизжал извинения на родном языке. Чем истеричнее он кричал, тем более испуганным становился и тем сильнее я опасалась, что он разрыдается. Его напарник выглядел не лучше. На мгновение забыв о Йене и его творении, я невольно пожалела ротозеев. Пусть они вели себя безответственно, но два буквально раздавленные горем грузчика выглядели настолько ужасно, что я многое отдала бы за то, чтобы прокрутить на быстрой перемотке ситуацию до того момента, когда вину за произошедшее можно будет возложить на меня, а не на несчастных индусов.
— Ничего страшного, — вдруг сказал Йен, обращаясь к рабочим и всем присутствующим.
Он поднялся и пошел по галерее, ступая между обломками своего шедевра. Подойдя к тому из грузчиков, который казался наиболее расстроенным, Йен ободряюще положил руку ему на плечо.
— Ничего страшного. Я знаю, вы не нарочно. Не повезло, бывает. От ошибок никто не застрахован, — спокойно сказал он.
Красный как рак мистер Слоун начал пробираться между стальными остатками скульптуры мелкими шагами, то и дело боязливо поглядывая под ноги, но тут же снова поднимая глаза. На лице владельца галереи читалось неприкрытое отвращение.
— Все в порядке, — повернулся к нему Йен. Его спокойный и уверенный тон словно откачал краску ярости со щек Слоуна, однако последний явно еле сдерживал ярость от потери скульптуры и ущерба, нанесенного галерее. Он обратился к Йену на повышенных тонах, причем голос визгливо шел вверх:
— Разве это не была важнейшая часть твоей экспозиции в Риме? Это же твой крупнейший шедевр!
— Знаешь, Джеймс, — сказал Йен без всякого сарказма, — похоже, уже нет.
Очень сдержанно и подчеркнуто спокойно Йен попросил грузчиков сложить фрагменты в отдельный ящик, негромко объяснив мистеру Слоуну, что отошлет обломки в свою мастерскую в Нью-Йорке и там решит, как с ними поступить. Оглядев сбежавшийся персонал и рабочих галереи, Йен улыбнулся, бросил, что это лишь стальные обломки.
Мне захотелось крепко обнять его прямо в павильоне и сказать, как я восхищаюсь его самообладанием и заботой в первую очередь о людях, а не о вещах. Проработав несколько лет с Диком Ризом, который выходил из себя даже при падении шляпы, не говоря уж о падении скульптуры, я забыла, что в кризисной ситуации можно вести себя по-человечески. Став свидетелем того, как Йен разрядил обстановку, не повысив голоса, я подумала: возможно, Йен — единственный нормальный человек, имеющий огромный авторитет и занимающий высокое положение в мире искусства, которого мне доводилось встречать.
Теперь нужно было позвонить Дику, проинформировать его о случившемся.
Я предпочла бы оказаться под скульптурой в момент ее падения, чем выдержать этот разговор. Рассудив, что Йен захочет поговорить с Диком после меня, и надеясь — может, скульптор поговорит с ним вместо меня, — я пошла искать его и сообщать, что собираюсь звонить боссу. Пройдя галерею, я вышла к грузовому фургону, куда погрузили обломки шедевра. На улице было темно, ветрено и дождливо.
Йен стоял ко мне боком, невидящим взглядом уставившись на грузовой фургон. Я решила ждать у входа в галерею под навесом. В этой сцене было что-то столь личное и грустное, что мне вдруг захотелось незаметно уйти. Под навес вовсю захлестывал дождь, а за дверью ждали яркий свет, тепло и безопасность, но я инстинктивно почувствовала, что из всех неправильных поступков, совершенных мной в жизни, молча уйти сейчас в галерею будет самым неправильным. Преодолев сомнения, я тихо подошла и встала рядом с Йеном, глядя внутрь фургона, на ящик с изломанными, погнутыми обломками скульптуры. Он ничего не сказал, молча снял блейзер и накинул мне на плечи. Я жалела, что не нахожу, не знаю таких слов, которые могли убедить Йена: так или иначе все обязательно наладится.