Единственное, что я могла сделать, — взять Йена за руку. Мы долго стояли у фургона, держась за руки и глядя на обломки скульптуры, а дождь все лил и лил. Несмотря на холод, ощущение ладони Йена в моей согревало душу теплом. Скульптор медленно повернулся ко мне, и на секунду у меня занялось дыхание.
— Благодарю вас, Джейн, — прошептал он.
— Спасибо, — сказала я, и, хотя это слово в подобной ситуации было не самым подходящим, до некоторой степени мой ответ имел смысл.
Я направилась назад в галерею, но, прежде чем войти, обернулась. Йен вытирал лицо ладонью. До меня дошло, что он смахивает не дождевые капли, а слезы. Я поспешно юркнула внутрь.
Присев за пустой стол, я рассеянно следила, как один из работников галереи измеряет вмятину в полу. Завтра сделают ремонт и откроют новую экспозицию. И завтра же художественная выставка Йена Рис-Фицсиммонса останется в прошлом. Я подумала, вспомнит ли скульптор хоть что-то хорошее, произошедшее за последний месяц, или отныне Лондон станет для него лишь местом гибели его величайшего шедевра?
Все, что я прежде говорила или думала о Йене, кружилось в голове колючим вихрем.
Я припомнила, как называла его недалеким, неприятным, остряком-самоучкой и всезнайкой, вспомнила все случаи, когда, вместо того чтобы слушать его, мысленно повторяла «болтай, болтай». Я находила его нелепым, выдумала, что он из самой глухой части Айдахо, и долго упорствовала в заблуждении, что Йен — дутый гений и гениальный мистификатор. Не помню, называла ли я его когда-нибудь дураком, но точно знаю, что это самое слово, только в женском роде, очень точно характеризует меня.
Это я — идиотка, притворщица и посредственность, а не Йен.
Я совершенно ошибалась на его счет. Йен вошел в галерею и остановился у моего стола. Очень хотелось надеяться, что он никогда не узнает, как я имела глупость думать о нем… Я сказала, что собираюсь позвонить Дику и не хочет ли Йен поговорить с ним лично. Скульптор покачал головой и спросил, не могу ли я сама сообщить о случившемся.
— Конечно, Йен, я сообщу. Мне очень жаль, правда, очень жаль…
Он сунул руки в карманы и опустил голову.
— Спасибо, Джейн. — И медленно провел ногой по вдавленной полосе, оставшейся на полу. — Сами до отеля доберетесь? — Йен не отрывал взгляд от носка ботинка и все возил ногой по полу.
— Отлично доберусь, — сказала я. — Позвоню — и сразу поеду.
— Ну, тогда до свидания, Джейн. Увидимся завтра утром.
Не вынимая рук из карманов, по-прежнему глядя в пол, Йен повернулся и пошел через галерею к выходу, но отчего-то остановился на полдороге. Испугавшись, что он обернется и увидит, как я провожаю его взглядом, я схватила телефон и на глубоком вздохе поспешно набрала Нью-Йорк. Услышав в трубке гудки, я снова судорожно вздохнула. За Йеном захлопнулась входная дверь, и только тут я вспомнила, что не ответила на его «до свидания».
Всего хорошего, Йен, сказала я мысленно. Увидимся утром.
— Галерея Дика Риза!
Я вздохнула в третий раз, надеясь, что этот вздох не станет для меня последним, и попросила соединить с Диком.
Глава 18
Миллиметровка, чертеж номер один
Художник — это человек производящий вещи, которые людям не нужны, но отчего-то уверенный, что осчастливить мир подобными штучками — отличная мысль.
На следующее утро Йен заехал за мной на Мэддокс-стрит, и мы направились в аэропорт Хитроу. Когда я садилась в такси, никаких «привет, Джейн» не прозвучало: Йен молча смотрел в окно. Я забеспокоилась, что дух его сломлен, подобно несчастной скульптуре «Номер шесть», и тоже уставилась в окно, разглядывая рекламные щиты, месяц назад такие чужие, а теперь такие привычные. Дождь бил в стекло, и мне казалось, что прошла целая вечность, с тех пор как я в прошлый раз ехала в аэропорт. Я повернулась к Йену с намерением сказать об этом, но осеклась, увидев его печальное лицо. Хотелось утешиться его словами: «Я знаю, каково ощущать опустошение и бояться, что так теперь будет до конца жизни».