Я все молчала, остекленев от его признаний.
– И нет, я не трахаюсь с этой девкой, но, блядь, я все чаще думаю: почему – нет?!
– Вообще, здорово!
– Здорово, да? Ну, еще бы не здорово. Ни один мужик такого терпеть не будет, что я от тебя терплю. Я с тебя пылинки сдувал. Я для тебя дом построил. У тебя есть няня. Две няни! У тебя есть повар, у тебя есть домработница, у тебя есть шофер. Что тебе еще, блядь, надо?! – он врезал кулаком по рулю. – Чего тебе еще не хватает?!
Первым порывом было обнять его, сказать, что все, чего мне не хватает – это он сам. Но я не осмелилась. Сам Димин вид в тот миг отбивал желание вообще к нему прикасаться. Словно на коротко-стриженном виске горела табличка: «Не влезать – убьет!»
И я пролепетала беспомощно:
– Дим, ты… Я… Я не знала…
Он притормозил у шлагбаума, дальним светом маякнул охраннику в будке. На третий раз тот вскинулся в кресле и наклонился вперед – к панели управления. Спал на посту! Димин взгляд был громче самого вульгарного мата. Кан собрался было открыть окно, но слишком сильно дернул и сорвал ноготь. Боль отвлекла его. Охранник так и не узнал, что его жизнь была под вопросом. Кан вспомнил, что у него есть я.
– Чего ты не знала? – прошипел он, вынимая изо рта пораненный палец. – Что нельзя изменять мне?!
– Я не изменяла тебе! – буркнула я. – Я не знала, что тебе, как женщина интересна. Если бы ты просто намекнул…
– Я на тебе женился! Как еще прозрачнее тебе намекнуть?!
– Словами!
Дима коротко посмотрел на меня, но ничего не ответил. То ли не расслышал, то ли услышал что-то свое. Шлагбаум дрогнул и взмыл наверх, освобождая дорогу. Сетчатая дверь-купе, с металлическим лязгом поехала в сторону.
Выехав на главную улицу, Дима сбавил ход и понизил голос. Шины мягко шуршали о ровный асфальт.
– Ладно, я тебе намекну сейчас. Словами. Все, дорогая, хватит. Не можешь по-хорошему, будет по-плохому. Хер ты будешь там жить одна. Хочешь работать – будешь просыпаться пораньше. Не хочешь, блядь, тогда плети макраме! Захочешь поразвлечься, будешь ходить со мной. В «Шанхай»! Не хочешь в «Шанхай», будешь дома сидеть. А дружить отныне будешь с легализованными блядями – женами моих пацанов. Вплоть до Ирки, если понадобится? Понятно?! Увижу рядом с тобой Попову, прибью.
– У меня с ней в этом плане все кончено!
Димин взгляд был подобен молнии.
– Ах, да. Забыл… Она же спит с Кротким.
Я дрогнула. Я всякий раз вздрагивала.
Какая девушка спокойно уснет, узнав, что бывший не распался на атомы, узнав о ее замужестве? Что вместо того, чтобы расплакаться и убежать в монастырь, он преспокойно трахается с другой? Получше.
Это помогло мне взять себя в руки.
– Какая знакомая песня. Только раньше, вместо «Кроткий» там всегда было «Кан». Он тебе на свадьбу текст подарил?
Дима сузил глаза и раздул ноздри. Грудь напряглась и расправилась, став еще шире.
– Мое терпение, – сказал он на выдохе, – велико, но не безгранично.
Джип дернулся, меня вжало в кресло.
– О, – сказала я ровно. – Слава богу. Я думала, тебя подменили эльфы!
Глава 5.
«Старые обиды».
Сидя у туалетного столика в супружеской спальне, я бездумно и резко расчесывала волосы, не чувствуя боли. А Дима расхаживал взад-вперед за моей спиной. Вдоль нашего супружеского ложа. Брошенные им подушка и одеяло валялись у двери, как тела убитых охранников.
– Я не могу читать твои мысли! – драматически восклицала я.
Кан корчился, словно ходил по углям. Мы оба помнили, ни на секунду не забывали про то, что в доме полно посторонних. И все они сейчас навострили уши в едином порыве не пропустить ни слова. Мне мерещилось, я слышу, как по стенам скребут приложенные к ушам стаканы.
Хотя, возможно, я просто льстила себе, и все давно спали.
– Мысли? – тем временем изощрялся Дима. – Да ты даже прямую речь не распознаешь!
– Когда ты, в последний раз, говорил со мной прямой речью? Только что, в машине, орал, что я не уделяю тебе внимания. Я решила, это прямая речь. И кто сейчас не хочет трахаться? А? Кто?!
– Мне не нужен секс из жалости, ясно?
– Какая жалость?!! – заорала я одними губами и не удовлетворившись расческой, вцепилась в свои волосы пальцами. – Ты что, больной?! Ты себя в зеркало видел? Ты, блядь, отражаешься в зеркалах? Если нет, то найми, блядь, художника!
Наставив на меня указательный палец, Кан сказал всего одно слово:
– Заткнись!
И замер, прислушиваясь.
Джипы уже не взрывались. Реальные «пацаны» застраивали страну церквями и верили "по понятиям", как и жили. Но изменилась лишь видимость. Мужик, что не мог поставить на место собственную бабу – больше был не мужик.