Красота этого человека, духовная и физическая, контрастирует с дикостью и убожеством окружающего мира, чьей жертвой он и сам стал с раннего детства. Рождённый чтобы любить, он разменивает свой редкостный талант на то, чтобы хоть как-то утешить людей, не брезгуя самыми отверженными из них. Но те, кто, подобно несчастной матери уродца, получают царственные дары Сашки Христа, возможно, обретают и его проклятие: ещё мальчишкой он заразился сифилисом.
До войны Сашка пас скот. Это занятие своей близостью к природе и отсутствием мирской суеты было ему по душе. “Все святители вышли из пастухов”, – утверждал он.«“Сашка – святитель, – смеялся его отчим, – у богородицы сифилис захватил”. <…> Старые мужики, какие поплоше, приходили к нему на выгон чесать языки, бабы прибегали к Сашке опоминаться от безумных мужичьих повадок и не сердились на Сашку за его любовь и его болезнь» .
Рассказчику бесконечно дороги врождённая интеллигентность и благородство его полуграмотного друга. Ему очевидно, что получи Сашка образование и живи он в цивилизованной и социально обустроенной стране, его душевная красота и таланты приобрели бы ослепительный блеск. Он вполне мог бы стать и знаменитым, а уж счастливым был бы наверняка.
Мечта об этом “горячим ливнем” согревала рассказчика, “ломала кости” и сотрясала его тело на истлевшем сене. Социальная справедливость, наконец, восторжествует в России, и тогда все будут счастливы, и Сашка Христос, и безвременно состарившаяся женщина, и красноармейцы, что гибнут сейчас в боях с контрреволюцией и поляками, и сам рассказчик. Застарелый сифилис Сашки; гидроцефалия, паралич и немота сына хозяйки; её завшивленность – символы темноты, бесправия и нищеты народа. Но в стране победившей революции уже организована замечательная система всеобщего бесплатного здравоохранения, осуществляется цепь профилактических мер, охватывающих большую часть населения. Жизнь теперь станет краше и здоровее. Вырастут новые счастливые поколения, которые никогда не столкнуться со скудостью, жестокостью и темнотой прежней России. Именно об этом горячечно грезит рассказчик, слушая казачью песню, за всё это сражаются красноармейцы, Сашка Христос, он сам.
Одна беда: пролетарии в борьбе за всеобщее счастье и справедливость не щадят своих лютых врагов – буржуев, дворян и белогвардейцев, а те, в свою очередь, истребляют и истязают ненавистных “товарищей”. За годы гражданской войны человеческая жизнь обесценилась. Психопаты и душегубы, особенно если они искусные демагоги, пользуются полной поддержкой окружающих. Их жертвы – не столько вооружённые белые солдаты и офицеры, воюющие с большевиками, сколько обычные сограждане, те же пролетарии.
Никита Балмашёв из знаменитого рассказа Бабеля “Соль”, поведал об одном железнодорожном происшествии. Поскольку поезда ходили плохо, появилась масса мешочников, перевозящих соль для торговли. Конармейцы, ехавшие на фронт, навели порядок в вагонах: спекулянтов–мешочников повыгоняли, а что касается женщин, едущих по своим неотложным делам, то с ними поступили по-разному. С вечера в теплушке второго взвода конармии оказались две девушки и женщина с ребёнком, завёрнутым в пелёнки.
Утром Балмашёв обратился к казакам с пламенной речью:
“ – Низко кланяюсь вам, бойцы, и прошу маленького прощения, но только дозвольте мне переговорить с этой гражданкой пару слов…
И, задрожав всем корпусом, <…> подхожу до неё, и беру у неё с рук дитё, и рву с него пелёнки и тряпьё, и вижу по-за пелёнками добрый пудовик соли.
– Вот антиресное дитё, товарищи, которое титек не просит, на подол не мочится и людей со сна не беспокоит…
– Простите, любезные казачки, – встревает женщина в наш разговор очень хладнокровно, – не я обманула, лихо моё обмануло…
– Балмашёв простит твоему лиху, – отвечаю я женщине, – Балмашёву оно не много стоит. Балмашёв за что купил, за то и продаст. Но оборотитесь к казакам, женщина, которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике. Оборотитесь на этих двух девиц, которые плачут в настоящее время, как пострадавшие от нас этой ночью. <…> А тебя не трогали, хотя тебя, непотребную только и трогать. <…> Вы, гнусная гражданка, есть более контрреволюционерка, чем тот белый генерал, который с вострой шашкой грозится на своём тысячном коне… Его видать, того генерала, со всех дорог, и трудящийся имеет свою думку-мечту его порезать, а вас, нечестная гражданка, с вашими антиресными детками, которые хлеба не просют и до ветра не бегают, – вас не видать, как блоху, и вы точите, точите, точите…
И я действительно признаю, что выбросил эту гражданку на ходу под откос, но она, как очень грубая, посидела, махнула юбками и пошла своей подлой дорожкой. И увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг неё, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себя кончать или её кончать. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:
– Ударь её из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики”.
Женщины в своём озверении не уступали мужчинам. В рассказе Ефима Зозули речь идёт о времени, когда людям “окончательно надоело ненавидеть и резаться и душа, ожесточённая войнами, революциями, погромами и побоищами, окончательно взалкала мира” . Для их срочного переучивания и очеловечивания создали “Студию любви к человеку” с практическими занятиями “по технике доброты, уважения, жалости, а также технике искренности” .
В ходе общей беседы кто-то сказал, что в очередной вооруженной стычке одному из студийцев “вывинтили” глаз. Молодая ученица твёрдо поправила говорившего. Она заметила, что выражение “вывинтили глаз” стилистически неверно. “Вывинчивать можно ножки из письменных столов, винты из машин и так далее, но глаз человеческий выбивают, выкалывают, вырезывают, и это большое несчастье, по поводу которого не допустимы неправильные выражения” . Все нашли замечание крайне уместным, но поинтересовались, зачем столь гуманной девушке понадобилось учиться в “Студии любви к человеку”?
“– Ведь вы так молоды, гуманны и изящны! Ваше лицо говорит о бесконечной любви к людям и жизни.
– Внешность часто бывает обманчива, – ответила она зардевшись. – Кто не знает этого? Мне всего двадцать пять лет, но я как следует узнала мир и неизлечима больна злобой и отвращением к людям. Я дочь помещика. Восемь лет назад во время последней революции крестьяне сожгли нашу усадьбу, зарезали моего папашу, на моих глазах убили брата, а мамашу и меня зверски изнасиловали. С большим трудом мне удалось оправиться, и только год спустя с помощью одного кавалерийского генерала, за которого я вышла замуж, мне удалось усмирить деревню и вырезать и перевешать всех злодеев. Но – что всего печальнее – и кавалерийский генерал оказался негодяем, и мне пришлось зарезать и его. (Пауза.) Три года я провела в тюрьме и только благодаря последней амнистии освободилась. Поймите, что представляет собой моя душа. Я хочу выйти замуж, но со мною страшно ночевать в одной комнате. Это чаще других говорил покойный кавалерийский генерал”.
Подобно нахождению оптического фокуса, гениальная проза Исаака Бабеля и печальный юмор Ефима Зозули помогут читателю адаптироваться после “Кармен” к повести Бориса Лавренёва “Сорок первый”.
Расстрелянная любовь
Героиня “Сорок первого” “вывинчивала” глаза врагам революции, не задумываясь о филологических тонкостях обозначения этого процесса. Недаром она была лучшим стрелком в красноармейском отряде. Мария Басова умело пользовалась своими собственными “шалыми, косопрорезанными, с жёлтым кошачьим огнём” глазами, чтобы искусно отстреливать белых офицеров.
“– Марютка! Гляди! Офицер!
Марютка прищуривалась, облизывала губы и не очень спешно вела стволом. Бухал выстрел, всегда без промаха.