Только через месяц Колин наконец узнал, что фильм, который собирался ставить Корт, – киноверсия – вольное переложение, – подчеркивал Корт, – последнего романа наименее знаменитой из сестер Бронте «Незнакомка из Уайльдфелл-Холла». Колин не особенно хорошо знал английскую литературу, к тому же с подозрением относился к авторам женского пола и ухитрился не прочесть ни одного романа сестер Бронте. В другой ситуации он не преминул бы похвастаться этим как особым достижением, но при встрече с Томасом Кортом он стал врать и изворачиваться, удивляясь самому себе.
– Да, да, конечно! – восклицал он. – Захватывающе! Правда, я читал роман очень давно. Надо будет перечитать. А почему вы взяли именно этот роман, Томас?
Томас Корт окинул его долгим взглядом, неизменно повергавшим людей в смущение. У него были удивительные глаза, узкие, кошачьи, неуловимого зеленовато-желтого оттенка. Колин никогда не мог понять, что выражает взгляд Корта и почему он вызывает неизменно неприятное ощущение. Корт не проявлял признаков раздражения или нетерпения, и ничто в его взгляде не выдавало неприязни, недоверия и неодобрения, тем не менее Колин всегда ощущал какое-то беспокойство, словно марсианские глаза Корта обладали способностью просвечивать человека насквозь и видеть то, что творится в его голове – ложь, увертки, попытки преувеличить собственную значимость. Колину казалось, что от взгляда Корта не укрывалось ничего. Он неловко заерзал в кресле, – на этот раз их встреча происходила в Нью-Йорке, тоже в отеле.
Поняв, что и этому его вопросу суждено остаться без ответа, он набрался мужества и повторил вопрос. Корт вздохнул и отвел глаза.
– Меня прежде всего интересует героиня. Она не хозяйка, а арендатор. Вы меня понимаете?
Колин не понимал. Он надеялся, что все встанет на свои места, когда он наконец прочтет этот проклятый роман. Корт передал ему экземпляр книги и черновой сценарий. Колин с готовностью прочел и то, и другое, но озарение не пришло. Ему понравился сценарий, который значительно отходил от оригинала, но сам роман он нашел тяжеловесным и затянутым.
– Я буквально наизусть его выучил, – объяснял он Роуленду. – Господи! Я чуть не помер от скуки.
Переубедить Колина было невозможно, и Роуленд даже не стал тратить на это время. Вооружившись сценарием Корта и отбросив все мысли о самом романе, Колин принялся за работу. У него был огромный опыт, и сначала все шло как нельзя лучше. Прошло несколько месяцев, в течение которых Роуленд время от времени получал от друга полные оптимизма сообщения. Потом в них появились совсем иные интонации.
Сначала Корт был «чудом», и Колин отзывался о нем с благоговением. Он превозносил его любовь к деталям, стремление к совершенству и восхищался неистощимым потоком его идей. Потом оказалось, что Корт довольно переменчив. Через некоторое время прозвучали слова «семь пятниц на неделе», а потом – «непрошибаемое упрямство». Если в начале эпопеи Колин с неизменной теплотой произносил «Томас», то потом стал сухо и коротко именовать его «Корт». Дальше наступил период саркастического «злого гения», который в последнее время превратился просто в «негодяя». Эти изменения в терминологии напрямую отражали фазы состояния Колина – от первоначального энтузиазма и восхищения к неуверенности, затем раздражению и наконец отчаянию. Именно в этом состоянии и пребывал Колин в настоящее время.
Путь Колина к кризису Роуленд вначале наблюдал со стороны. Некоторое время это его скорее забавляло, потом по-настоящему встревожило. Он понимал причину драмы Колина, она в общем-то лежала на поверхности. Колин должен был подобрать для фильма сто двадцать три точки для натурных съемок и сделать все остальное – утвердить смету, договориться с техническим персоналом, разработать порядок съемок. Часть натурных съемок должна была происходить на открытом воздухе, часть в закрытом помещении, некоторые точки предназначались для нескольких сцен, другие появлялись в фильме лишь один раз на несколько секунд.
За прошедшие месяцы Колин, путешествуя вместе с Кортом, с одним из его ассистентов или в одиночку, выбрал практически всю натуру и утвердил с Кортом. Теперь Колин утверждал, что с самого начала процесс шел подозрительно гладко. Оставалась последняя, ключевая натура – сам Уайльдфелл-Холл. По мнению Колина, она нашел никак не меньше тринадцати Уайльдфелл-Холлов. Но Томасу Корту – раньше борцу за совершенство, а теперь зануде и педанту – не понравился ни один, и он уведомлял Колина о своем неудовольствии потоком язвительных писем, факсов и телефонных звонков. Глубоко задетый, Колин продолжал поиски. Он изъездил вдоль и поперек Англию, предпринимал безнадежные вылазки в Шотландию и еще более безнадежные – в Уэльс. Возвращаясь, он засыпал невозмутимого Корта фотографиями, видеокассетами, диаграммами и планами. Потом проходило некоторое время – Колин утверждал, что Корту нравится держать его в неизвестности, а потом из Монтаны, Берлина или Лос-Анджелеса приходил краткий ответ: «Нет». Всегда «нет», и Колин так часто видел или слышал это слово, что совсем потерял веру в себя.
– Под угрозой не просто моя репутация, – говорил он Роуленду три недели назад в Лондоне, вытащив того в ресторан после работы. – Я опасаюсь за свой рассудок. Я хочу, чтобы ты понял, Роуленд. Этот негодяй пьет из меня кровь. Я в отчаянии. Я начинаю сходить с ума. Я не знаю, к кому обратиться за помощью, и обращаюсь к тебе. Помоги мне. Мне нужен просто твой совет. Поверь, я не психопат, я говорю серьезно.
Роуленд сопротивлялся как мог. В прошлом он раз или два принимал участие в драмах Колина в качестве советчика и не получил от этого никакого удовольствия. Да и кто следует советам друзей да еще и испытывает признательность?!
– Послушай, – говорил позже Колин, зайдя к Роуленду в редакцию, – ты хорошо знаешь этот проклятый роман. Помнишь, во второй главе там есть описание Уайльдфелл-Холла. Кроме того, ты интересуешься архитектурой и неплохо в ней разбираешься. Конечно, хуже меня, но вполне профессионально. Ты полжизни проводишь, путешествуя по всяким Богом забытым местам… У тебя должна возникнуть какая-нибудь идея. Подумай, Роуленд. Ему нужно что-нибудь уединенное. Старинный дом, большой, в идеале времен короля Якова, не испорченный перепланировкой и реставрациями. И мрачный! Роуленд, он должен казаться темным, угрожающим, производить впечатление места, где что-то нечисто. Огромный, мрачный, уединенный и построенный в 1610 году – вот чего он хочет.
– Кажется, ты сам в чем-то сомневаешься. Почему? У тебя должно быть описание.
– У меня есть. И я выполнил все, что в нем написано, тринадцать раз. Буква в букву.
– Значит, есть какое-то требование, которое ты упустил?
– Я не знаю, что это. Он говорит, атмосфера. Что при этом имеется в виду? Все, что угодно. Я еще раз говорю тебе, Роуленд, этот человек скрытен и упрям. И по какой-то неизвестной мне причине ему хочется выжать из меня все соки.
– Возможно, – мягко предложил Роуленд, – если ты прочтешь роман еще раз, это поможет.
– Я не могу, – с неподдельным ужасом проговорил Колин и залпом осушил бокал красного вина. – Я чувствую себя идиотом. Он измучил меня своими капризами. Именно поэтому я и обратился к тебе. Потому что у тебя аналитический склад ума. У тебя потрясающая память, ты многое помнишь – люди, места, вещи, разговоры, книги, дома… Роуленд, напрягись!
– Все это просто нелепо, Колин. Ты работал с лучшими режиссерами мира! Дома? Да у тебя в голове целая энциклопедия по архитектуре.
– Ты действительно так думаешь? – Колин взглянул на друга.
– Ну конечно! – Роуленд взмахнул руками. – Как только тебе удалось получить степень, Колин? Думай. Пользуйся собственными мозгами. Прочитай еще раз роман, сценарий. Постарайся понять, почему Корт взялся за него.
– Я что-то не совсем понимаю тебя, Роуленд…
– Послушай, Колин, ты, надеюсь, не обратил внимания на то, что в романе всей собственностью владеют мужчины. Вопрос, который поднимает Анна Бронте, вернее один из вопросов, заключается в том, принадлежит ли мужчине и женщина тоже.