По воле этого неизвестного Корту человека стены были выкрашены в темно-красный цвет. Мебель, старинная, тяжелая, Бог знает где приобретенная, была черной. Корт сидел напротив жены за безбрежным столом из мореного дуба, сына он едва видел за рядом тяжелых подсвечников. Пространства между мебелью заполняли причудливые растительные аранжировки, белые орхидеи взывали к нему с низкого столика, белые орхидеи с зияющими зевами глазели на него с картины Наташиной матери, висевшей над камином. За решеткой тлел огонь, чадящий дымом, огонь, который не давал и не мог давать тепла.
Комната казалась Корту неуютной, рождала тревогу и смятение. Ему было жалко Наташу и жалко сына, который должен был считать этот обширный мавзолей своим домом. Он подумал о маленьком, уродливом домике, в котором прошло его детство. Свой дом он никогда не любил и при малейшей возможности сбегал в кинотеатр, находившийся в двух милях.
Этот кинотеатр, с его убогим звуком, старым поцарапанным экраном, публикой, приходившей туда не за тем, чтобы смотреть фильм, был единственной радостью его детства. Частные сыщики, лихие ковбои, вампиры, зомби и супермены – все отбросы киноиндустрии вечер за вечером проходили перед его глазами. До сих пор в его душе иногда просыпалась внезапная тоска по этим гангстерам и их любовницам, апачам, собирающимся на горизонте, крутым диалогам и широкополым шляпам. Он видел себя мальчиком, завороженно устремившим глаза на экран и шепотом повторявшим заученный наизусть диалог, изучавшим магический язык кино.
Он был уверен, что когда-нибудь полностью овладеет этой магией. И только теперь, когда он стал признанным мастером, когда здоровье было утрачено, а жизнь испорчена, он начал понимать, каким ненасытным аппетитом обладает монстр, которому он служит. Этот монстр поглотил его заживо – а каков результат? Лишь отдаленное приближение к идеалу.
Одним из его грехов, но одновременно и величайшим даром, было то, что призраки его работы были для него большей реальностью, чем все существующее. Жена не раз обвиняла его в том, что он живет в параллельном мире. Даже сейчас воздух в столовой был полон этих призраков, они теребили его за рукав, молили дать им воплощение. Он слышал два мужских голоса, о чем-то споривших, слышал женские шаги. Именно таким призрачным путем к нему приходили идеи фильмов. Всех, кроме последнего, подумал он. Он тряхнул головой и вернулся в красную комнату. Наташа поднялась из-за стола.
– Джонатану пора спать, – сказала она. – Я только уложу его и вернусь. Ты можешь перейти в гостиную. Дорогой, поцелуй папу.
Корт ждал, не предложит ли она пойти вместе с ними и ему. Видя, что предложения не последует, он встал и протянул руки навстречу сыну. Джонатан стоял с напряженным и бледным лицом. Он взглянул на мать, потом бросился в объятия отца и прижался к нему.
– Папа, завтра утром ты здесь будешь? Ты будешь здесь, когда я проснусь?
– Нет, дорогой, – ответил Корт, скрывая свои чувства. – Завтра утром я уже начну работать. Я уеду еще до того, как ты проснешься. Помни, скоро мы все вместе поедем в Англию. А теперь – марш в кровать. – Он крепко обнял сына, передал его матери и потом долго слушал их удалявшиеся шаги. Он вернулся в белую гостиную, подошел к камину, разворошил угли, и пламя ожило.
Корт взял кейс, который принес с собой – с факсами, фотографиями, документами, которые теперь сыпались на него ежедневно. Сегодня вечером он должен был показать их Наташе и все ей рассказать. Где ей следует сидеть во время этого объяснения? Он оглядел комнату, как если бы это была съемочная площадка, поставил освещение, убрал раздражавшую его подушку. Он прорепетировал умиротворяющие фразы – в конце концов, самое важное было то, что тайны Джозефа Кинга больше не существовало. Теперь им занимались власти, и скорый арест был неминуем. Главное, он должен подчеркнуть, что отныне Наташа и Джонатан в безопасности.
Однако он не чувствовал себя в безопасности. Эту реакцию он приписывал многим годам беспокойства и атмосфере «Конрада» вообще и этой квартиры в частности. Он винил также кинематографические приемы, которыми всегда был насыщен его мозг. В фильме, непрерывно прокручивавшемся у него в голове, зло не желало умирать: с пола поднимался поверженный враг; из могилы высовывалась цепкая рука; как раз в тот момент, когда герой обнимал героиню, гас свет и раздавался скрип двери.
Дверь действительно скрипнула. Он, нахмурившись, прошел через холл, посмотрел в глубину тусклого коридора, который, судя по чертежам Хиллиарда Уайта, вел к внутренней лестнице, ведущей на верхний уровень, где были расположены спальни Наташи и Джонатана. На планах квартиры этот коридор проходил строго по центру, а сейчас Корт видел, что он вовсе не прямой и смещен в сторону. Он загибался под углом, которого на плане не было, а справа вместо предполагаемой комнаты была стена. Он скользнул взглядом по картине Наташиной матери, висевшей на стене. Эта картина вызывала в нем наибольшее отвращение, на ней была изображена мужская рука, сжимающая мясистый стебель отвратительного белого цветка. Вдобавок картина висела криво. Корт потянулся, чтобы ее поправить, но вдруг услышал за стеной настойчивый скрежещущий звук, словно кто-то царапал штукатурку, отчаянно стараясь выбраться наружу. Корт, выросший в сельской местности, сразу понял, что это крыса.
Мальчиком он стрелял крыс в амбаре у своего дяди. Это было непросто, потому что крысы были ловкими и быстрыми. Они умирали не сразу – долго извивались, кувыркались и визжали. Это было отвратительно, но он смотрел как завороженный. Особенно мерзко было собирать дохлых крыс – его преследовал суеверный страх, он боялся, что какая-нибудь из них оживет и укусит его. Он обнаружил также, что живые крысы уносят куда-то трупы. Они делали это ловко и смело, их не отпугивало даже его приближение. Корт не понимал, зачем они это делают: устраивают ли собратьям пышные похороны или пожирают их. Он стоял, уставившись на стену, на лбу выступили капельки пота. Все детские страхи ожили в нем. Но скрежещущий звук внезапно оборвался.
– Джонатан, ты хочешь, чтобы я почитала, или рассказать тебе историю? – спросила Мария, когда шаги Наташи замерли в отдалении. Хлопнула дверь. Мария включила ночную лампочку. Джонатану было с ней хорошо – не так хорошо, как с родителями или Анжеликой, но все равно хорошо. Он уже привык к Марии.
Специальностью Марии были сказки, и знала она их очень много. Она рассказала ему о Гензеле и Гретель, о Красной Шапочке, о Рапунцеле, о Золушке и Спящей Красавице, заколдованной злой мачехой, которая, по словам Марии, была ведьмой.
Мария очень убедительно изображала ведьм. Джонатан от души наслаждался этими представлениями в «Карлейле» в обществе Анжелики. Но ему не особенно хотелось, чтобы это происходило здесь, в «Конраде». В «Конраде» никогда не бывало спокойно и тихо, всегда слышались какие-то странные звуки – как раз тогда, когда он укладывался спать.
– Мы можем посмотреть новую книгу про животных, – несколько неуверенно предложил он. – Мне папа подарил на День Благодарения. – Помолчав, он продолжал: – Папа сейчас внизу с мамой. Может быть, он станет у нас жить.
– Это будет просто чудесно, правда? – обрадовалась Мария.
Она сняла очки – чтобы лучше видеть его. Раньше Джонатан никогда не видел ее без очков с толстыми и выпуклыми линзами, а теперь, когда увидел, подумал, что у нее странные глаза – близко посаженные и желтоватые. Он всегда думал, что глаза у Марии карие. Он так и сказал.
– Карие, зеленые, голубые… – Мария захлопнула книгу. – Контактные линзы. Все цвета радуги. В наше время глаза можно покупать в магазине. А ты не знал?
– Не знал.
– Толстая, худая, блондинка, брюнетка, бледная, загорелая… – Мария рассмеялась. – Женщина может стать какой угодно. Это магия, мистер Зоркий Глаз. – Она ущипнула его за руку.
Джонатану не понравилось, как она это сказала, да и ущипнула она его довольно чувствительно. Он с сомнением взглянул на нее. Он бы не удивился, если бы узнал, что Мария волшебница. Она приходила к его матери в «Карлейл» делать ей массаж перед спектаклем с кучей разных баночек, в которых были мази. Однажды Мария сказала ему, что мази волшебные. А когда он рассказал об этом матери, та улыбнулась: «В своем роде волшебные. Они хорошо пахнут и помогают мне расслабиться».