– О Боже, Боже, – говорил он, меряя шагами кухню, время от времени задевая головой о балку и не замечая этого. – Дорогая, ты должна сесть. Положи ноги повыше. Тебе дать плед? Тебе не холодно? Тебе нельзя оставаться одной. Если бы я знал, если бы хоть что-нибудь подозревал, никакие силы не заставили бы меня от тебя уехать. К черту фильм! К черту Томаса Корта! Я был бы здесь. О Боже, Боже. А мы все-таки сможем пожениться завтра? Или для тебя это будет слишком тяжело? Такой стресс. У женщин всегда бывает стресс в день свадьбы. Платье! Цветы! Они всегда беспокоятся о таких вещах. Я сказал Тому. Боже! Том! Кольцо у Тома! Я немедленно должен ему позвонить.
– Кольцо у Тома? – изумленно проговорила Линдсей.
– Конечно, у Тома. Том будет шафером. Мы решили это еще неделю назад. Атака Уланова – вы угрожаете ферзю слоном и конем. Том сказал, что ты сразу сдаешься. Да, что я должен сделать? Я же совсем забыл про медовый месяц! О Боже, как я счастлив! А что подумает отец? Он мне этого никогда не простит. Он тебя обожает. Он подумает, что я вел себя совершенно недостойным образом.
– Почему бы нам его не навестить? – предложила Линдсей, вставая. – Пойдем и все ему скажем. Представь, дорогой, я вполне способна передвигаться и у меня достаточно сил, чтобы завтра выйти за тебя замуж. Я замечательно себя чувствую. Колин, беременность – не болезнь.
– Беременность! Беременность! Какое прекрасное слово, – вскричал Колин и снова ударился головой о балку. – Ты беременна моим ребенком. Боже, как я тебя люблю. Тебе надо надеть пальто и шарф. Обязательно шарф. Линдсей, я способен видеть на тысячу миль вдаль, я способен передвигать горы. Я могу творить чудеса.
– Да, кажется, можешь.
– Я боюсь. Я никогда в жизни не был так счастлив и никогда так не боялся. – Колин опустился на колени и прижался лицом к ее животу. Он целовал ее шерстяную юбку, пояс которой Линдсей сегодня в первый раз застегнула на другую дырку, испытывая при этом гордость. Она запустила пальцы в его волосы, ее сердце переполняла любовь. Потом она заставила его встать.
Она позволила укутать себя, что и было проделано любящими руками. Потом они поехали в «Шют-Корт». Когда они ехали по проселочной дороге, Колин излучал оптимизм, подъезжая к лесу, он вдруг решил, что недостоин такого счастья, а в оленьем парке пришел к выводу, что станет достоин, если Линдсей ему поможет.
Сначала Колин вошел в кабинет отца один. Выражение лица у него было озабоченное. Линдсей осталась ждать в холле.
Колин вышел не скоро, и теперь его лицо выражало изумление. Оказалось, что его отец, человек старой закалки, отягощенный твердой верой в то, что мужчина ни при каких обстоятельствах не должен показывать своих чувств, повел себя совершенно не так, как представлял себе Колин. Он несколько раз сказал «клянусь Юпитером» и несколько раз повторил, что потрясен до глубины души. Потом он, грозно нахмурившись и топорща усы, сделал несколько пространных замечаний относительно предназначения и ответственности мужчины, и тут выдержка ему изменила. Он обнял Колина, закашлялся, отвернулся и высморкался. Ему так и не удалось скрыть того обстоятельства, что он самым нелепым образом прослезился.
Колин сказал Линдсей, что отец выйдет через несколько минут, когда ему удастся взять себя в руки. Когда Колин уходил, отец сказал ему: «Это просто замечательно, что завтра ты сделаешь из нее честную женщину, хотя, по моим представлениям, это следовало сделать немного раньше. К счастью для тебя, она честная женщина. Я это понял с первого взгляда».
Отец Колина счел это замечание образчиком элегантного остроумия в стиле Оскара Уайльда. Он так им гордился, что потом повторял его Колину до конца жизни. Но поскольку он был человеком старой закалки, он никогда не допустил бы, чтобы Линдсей услышала из его уст что-либо подобное. Своей невестке он сказал только, что с ее стороны очень любезно избавить его от Колина. «Клянусь Юпитером, – сказал он, – я уже думал, что мне никогда не удастся сбыть его с рук».
Линдсей счастливо улыбнулась и поцеловала старика. От этого поцелуя у него немедленно разыгралась астма или нечто в этом роде, и он поспешно удалился.
На следующий день в маленькой канцелярии в Оксфорде состоялась церемония бракосочетания, которая прошла без непредвиденных инцидентов. Том не забыл о кольце и присутствовал на церемонии, держа под руку свою очаровательную соседку с верхнего этажа. Он недавно вдруг обнаружил, что Крессида, так звали девушку, знает способ заставить потускнеть воспоминания о Кате. В этом открытии изрядную роль сыграл Колин, который в один прекрасный день дальновидно предложил Тому показать его приятельнице, как снимают кино.
Прибыл также отец Колина, он сумел сохранить свое достоинство, не омрачив праздник слезами, но все время громко сморкался. Приехала и Пикси, которая очень эффектно выглядела и улыбалась улыбкой, полной бесконечной жалости к Линдсей. Мать невесты, женщина со сложным характером, появилась очень поздно, но все же появилась. Она висела на руке у своего мужа и несколько раз повторила, что очень рада за Линдсей, которая наконец-то последовала ее прекрасному примеру. Роуленд Макгир не мог приехать – разумеется, потому, что был очень занят работой. Он прислал бутылку прекрасного шампанского и телеграмму. Когда телеграмма была зачитана вслух, все согласились, что она очень суха, очень остроумна, довольно рискованна и очень в стиле Роуленда.
Линдсей была в белом костюме, купленном утром в страшной спешке, на пальце у нее блестело кольцо. Отец Колина сказал ей, что это старинное кольцо, принадлежавшее матери Колина. Оно было очень красивым, и Линдсей сделала вид, что поверила Колину, объяснившему ей, что камни в кольце не самой чистой воды бриллианты.
Целый день с интервалами названивал Марков, требуя точных данных о степени счастья каждого из присутствующих. Как всегда, он пытался скрыть искреннюю привязанность к Линдсей за небрежными манерами и язвительными замечаниями. Он был верен себе, этот трогательный и невозможный Марков.
А жизнь шла своим чередом, и не все ее дороги были дорогами счастья…
Режиссер Томас Корт завершил фильм за время, почти в точности соответствовавшее времени вынашивания ребенка. Девять месяцев – и видения, населявшие его разум, осаждавшие его призраки оказались запечатленными на целлулоиде. И тогда Томас Корт приступил к следующему фильму. Его замыслы и идеи опережали его физические возможности – здоровье подводило его, а воинственная любовь или любовная война, связывавшая его с женой, продолжалась.
Наташа Лоуренс и Томас Корт оба были бессильны что-либо изменить в своих отношениях – они то притягивали друг друга, разрывая иные привязанности, воссоединяясь то на ранчо в Монтане, то в Нью-Йорке, то снова отталкивали.
Паскаль Ламартин наконец встретился с судьбой, которая уже давно кралась за ним по пятам. В тот День Благодарения в «Плазе» она вплотную подошла к нему и медленно, но неотвратимо повела за собой.
Это могло произойти где угодно – Паскаль снимал войну и в Боснии, и на Ближнем Востоке. Он возвращался на короткое время к Джини и сыну и снова устремлялся в самую гущу роковых событий. Тот день в маленьком городишке в Шри-Ланке, когда испуганный мальчик, не справившись со страхом, в приступе паники и отчаяния выстрелил из старого ружья, когда Паскаль поднял камеру, стал последним днем в жизни хорошего человека, смелого мужчины, но не самого лучшего мужа и отца.
Джини Ламартин, став вдовой, посвятила себя благополучию сына и хранила верность памяти мужа. Через несколько лет она вышла замуж за американца, который, по словам ее друзей, годился ей в отцы и которого она впервые встретила на похоронах своего отца.